Порно рассказы с клоунами

Грядущих дней, людей будущего. Давая движение, свежее дыхание новой мысли и новой, новейшей русской литературе. И ежели живопись ввёл в XX век Валентин Серов, — то литературу, несомненно, Чехов. …Превратив малый жанр, «нечто романообразное» по количеству знаков, — в эпический: по количеству и качеству импрессиональных смыслов. — Офелия! О нимфа, помяни мои грехи…— У вас правый ус оторвался.— Проклятие в твоих святых молитвах… Чехов. «И то и сё»…с ранних новелл поражая читателя внезапно неожиданными концовками, блестящей пародией и великолепной наблюдательностью, видением невидимого простому обывательскому глазу. Поражая пушкинской объёмностью краткого — «нагою простотой». И лермонтовкой философичностью с виду незатейливого, тривиального. Уводя никчемные задние планы в бутафорскую сценичность, по-щедрински фиксируя внимание зрителя на микроскопично выявленной мимикрии душонок героев-свистунов. Их настроении, патетике, выспренних страданиях и квасном патриотизме. Щедро, с большим уважением и незаурядным знанием материала разбрасывая по сцене обличительный реквизит Островского, Некрасова, Мамина-Сибиряка, Достоевского. (Да и без Вольтера не обошлось, честно говоря.) От произведения к произведению продолжая нескончаемый незримый диспут о разнообразии российского «величия». С сожалением отмечая, что споры спорами, — а жизнь жизнью. И они друг с другом не соприкасаются.«Г-н Чехов просто вышел гулять в жизнь». Р. ДистерлоИ весёлая ярмарка — уже не задорное народное гуляние с нарумяненными красавицами и рыжими клоунами, — а обыкновенное обирание почтенной публики нищими пройдохами. А добродетельный кабатчик, бывший крепостной, устраивает рейдерский захват барского имения и надеется вполне по-капиталистически «лисицу отседа выкурить». И родной Таганрог — сплошное насмешливое «вчера» — с кудрявыми беседами лишь о выпивке, еде и чисто домашнем, прибауточном, лубковом, с южно-мещанским акцентом-говорком: «У, негодный!», «Как вы наивны», «спускался вуаль», «сильная хмель», «жестикулируя лицом». Все эти впечатления должны в итоге выпестоваться в некий серьёзный роман на злобу дня, потребу публике, критике. Во что-то праведное, правильное, без излишнего цинизма. С толстовской темой опрощения, с народническими воззваниями Михайловского, Скабичевского к добродетели, но… рассказы, рассказы, рассказы… Неиссякаемые рассказы провинциалов. «Имение скоро пойдёт с молотка. Кругом бедность. А лакеи всё ещё одеты шутами». ЧеховМногочисленные судебные, физиологические повестушки, historia morbi, письма, зарисовки, «жёваные мочалки», «увесистая белиберда». «Паршивенькие пьесы», как он сам их называл. Заретушированные контуры так и не начатого романа явственно видны в постгоголевской «Степи»; пафосно-правдивых, чрезвычайно музыкальных «Дуэли», «Невесте»; гротескном «Человеке в футляре». Рассыпавшись на несчётные мизансцены, образы и мелкие подробности, — они потом, с определённо зрелой, в какой-то мере злой тенденциозностью воссоединятся. Восстанут единым замыслом в реформаторских пьесах «Иванов», «Леший», «Дядя Ваня». Ну и, конечно, в «сразу удавшейся» малой драматургии. Сметая общепринятые литературные границы, сметая традиции, революционизируя, вернее, эволюционизируя их, ища и находя индивидуальные формы «своего духовного становления» (В. Кулешов).«В наших талантах много фосфора, но нет железа. Мы, пожалуй, красивые птицы и поём хорошо, но мы не орлы, — подчёркнуто скромно сообщал Ч. литератору И. Щеглову. Чуть отгораживаясь от решения узкопрофессиональных художественнических задач: — …мы стесняемся, мы скрытны,

Лучше займись чем нибудь полезным. А с клоунами здесь и без тебя перебор...

В могилах. Или нас защищает Сила, которая нас же гнетёт и ломает… Или нас ничто не гнетёт и не ломает, но тогда ничто и не защищает… А это верная смерть, единственное достоинство которой – быстрота. Умереть-то свободными можно, и даже легко: десятки индейских и славянских племён это доказали. А вот жить свободными – не получится. Или ты несёшь на шее ярмо, или тебе на неё накинут удавку.– Думаешь, дело в этом? – поддержала Очеплова. – Наша интеллигенция, вместо того, чтобы тренировать людей на выживание в суровом мире, уводила их в маниловщину утопий?– И в этом тоже… – неопределённо отмахнулся он. – Много в чём дело…Да, теперь Алина видела это особенно отчётливо – он устал. Всё в делах человеческих пошло не туда. И давно. И без надежды на выправление нарастающего крена. Разве что надежда на чудо? Вы хотите, чтобы академик медицины, биотехнолог – на чудо уповал? Правда?!Трудно быть сразу и учёным и политиком. Как учёный, ты всё понимаешь. А как политик – понимаешь, что ничего изменить не в силах…– Соответственно моему сану, – неловко вмешался в разговор иеромонах-шалун, ожидавший, видимо, реставраторских спонсорств за свою покладистость, – я с глубоким уважением отношусь к державному величию эпохи Сталина! Давно надобно отделить мух от котлет, богоданного вождя от этих «товарищей» Ленина и Троцкого.– Похвально! – с усталой издёвкой отозвался Совенко.– Да и кто же, – вдохновившись обманчивой поддержкой, развивал мысль епархиальный делец, – кто же из нормальных православных русских людей может восторгаться этими двумя страшными и кровавыми клоунами большевистскими, словно выскочившими из кадра некого ужасов фильма?– Алина Игоревна, ты Троцким восторгаешься? – тяжело, как танковую башню, повернул голову Виталий Терентьевич.– Как можно?! Ренега-а-ат…– Ну, объясни батюшке, кто ими восторгается! – свалил с себя ответственность «вечный босс».– Вы действительно хотите это узнать? – улыбнулась Алина со всем своим женским очарованием. – Так это нетрудно. Просто вы, батюшка, засиделись на тёплом местечке… Вам бы в батраки на годик, к лютому фермеру… Или в чернорабочие на заводик… Сразу бы там, не отходя от закрытой кассы, и поняли – кто и почему восторгается большевистскими клоунами…– Что вы имеете в виду? – растерялся священнослужитель, приехавший на «стрелку» шефской помощи канючить, и не готовивший себя к политдиспуту. – Как может грех одних недостойных людей оправдывать грехи других людей?– Оправдывать, конечно, не может, да ведь и вы не про оправдание спрашивали. Про восхищение. Я их не оправдываю. Они оба те ещё фрукты, особенно Троцкий, да и второй тоже… Но если бы вы, батюшка, пожили жизнью, которая страшнее смерти, – вы бы и к смерти иначе относились… Когда у человека появляется шанс выскочить из ада, и когда человек верит, что это его последний шанс… Он эдакий шанс очень ценит! И он за ценой не постоит… Вы бы, батюшка, колодцы-то между землёй и