Порно моршанск

Церкви и соборы превращали в конюшни и всячески ругались надо всем священным; вот Господь их и покарал за их беззаконие. Монахов и священников они раздевали чуть не до наготы и употребляли, чтобы перенашивать их ноши, иногда очень тяжелые, а кому было невмоготу, тех нещадно били; двух монахов которого-то из московских монастырей бросили в реку и чуть было не утопили, да, слава Богу, нашлись добрые люди, которые их вытащили из реки. Но недолго нагостился Бонапарт в Кремлевском дворце: в самый день по его вступлении в Москву начались пожары. Прежде всего, говорят, загорелся в ночь ряд лавок против Кремля, и в Кремле стало нестерпимо жарко; потом и пошла гореть Москва. Каретный ряд каретные мастера сами зажгли, не желая, чтобы неприятельские маршалы и генералы катались в их каретах; вспыхнул пожар на Знаменке, а с 5 на б сентября такой сделался вихрь, что огонь стало перебрасывать с улицы в улицу; вся Москва запылала с разных концов, и в три или четыре дня сгорело более 8000 домов. Пожарных труб не было, следовательно, нечем было и тушить: не хотелось Бонапарту выбираться из Кремля, а делать было нечего, пришлось от пылу искать себе убежища, и он едва мог проехать по Тверской в Петровский дворец и там и поселился. Какому из жителей Москвы не прискорбно было в то время знать, что Москва сожжена, а в особенности тем, которые имели там дома? Но впоследствии времени было дознано, что именно этот всеобщий пожар столицы и спас Россию от грозившего ей ига: Господь по своей благости великое зло обратил в величайшее благо. V С приездом сестры у меня на сердце немного поотлегло: она меня успокоила верным известием, что почта из Москвы прекращена, и когда я начинала беспокоиться, сестра меня старалась развлечь и успокоить. Немного времени спустя приехала ко мне и другая моя сестра, Варвара Петровна Комарова, с мужем, а там и княгиня Авдотья Николаевна Мещерская со своею дочерью Настенькой, которой было в то время, я думаю, лет шестнадцать. Итак, нас собралось довольно много. Мещерская уезжала в Моршанск и там жила в первое время неприятельского нашествия и, погостив у меня несколько дней, опять возвратилась в Моршанск, где и прожила всю зиму до

Политика. Живем, никого не задеваем и обращаем исключительное внимание на почки. Все же остальное предоставляем Каткову — буди его святая воля над нами. Но кроме этого, есть и еще важная политическая новость. Ераков собирался жениться на девице M........., пьянистке великой княгини Елизаветы Михайловны, у которой два зуба изо рту выперло наружу, да два зуба там... Вот Ераков и собрался это обстоятельство проверить — инженер ведь он. Но тут его лукавый попутал. Показалось ему, что у него из огорода по ногам клубнику воруют, вот он и дал себе слово подкараулить. Ночью, услышав подозрительный шорох, в одной рубашке, без подштанников, ползком вышел в огород и засел в куст. Кстати, думает, я там и за большой нуждой схожу. А в кусте между тем змея спала. Не ядовитая, но все-таки змея. Услышала, что кто-то собирается на нее класть, взяла да и укусила в самое причинное место. Взревел Ераков, а брачные пули в одно мгновение раздулись, как картечи. Прибежал домой, всполошил дочерей; те пристают: что у Вас, папенька, болит? А он объявить не смеет, а только кричит: не могу жениться. Послали к августейшей владетельнице города Ораниенбаума — она тоже хочет знать, что у милого старичка болит. Наконец, приехал доктор, и всем потихоньку объяснил. Теперь Еракову уже не больно, но едва ли не придется расстаться со своим архитектурным украшением. Дочери ходят мимо него, потупив глаза, августейшая владетельница нюхает спирт, а девица M......... всем горько жалуется: стоило ли из-за фунта клубники лишать себя удовольствия! Сам же Ераков, не будь глуп, завел переговоры с Моршанском, насчет принятия большой печати. Говорят, Платицин дает ему всего 85 копеек, но он надеется, что это по недоразумению, и на днях собирается в Моршанск лично. Это правда, говорит, что я и без того должен бы их лишиться, но ведь тут дело идет не об них одних, а обо всем — должен же «корабль» что-нибудь накинуть, тем более, что у меня долги.Лихачев несколько оправился после произведенного скандала, а то чуть было не впал в уныние. Я был один из тех, которые убеждали его наплевать на все. Удивительное, право, дело, какие пустяки могут влиять на судьбу людей. В результате, все это глупое дело обойдется без

Году.} замуж, он был еще жив и мы у него были в гостях и обедали. Жена его, овдовев, пошла в монастырь, что в Калуге, и там умерла после первой холеры, в тридцатых годах. Немного попрежде по времени, но тоже в этом году, женился наш родня, князь Борис Иванович Мещерский (сын князя Ивана Никаноровича), матушкин троюродный брат. Он взял за себя Тютчеву Авдотью Николаевну. Эти Тютчевы -- смоленские: мать Авдотьи Николаевны была Панютина; знаю это понаслышке, но сама ее не знавала. Было несколько братьев, и из них я видала Ивана Николаевича и знала сестру княгини, Надежду Николаевну Шереметеву, а других двух сестер: Надаржинскую и Безобразову не помню даже, видала ли я когда-нибудь. С Шереметевою была очень дружна двоюродная сестра моего мужа А. П. Неклюдова, и у нее-то я с нею и встречалась особенно часто. Мещерская была моложе меня лет на пять или на шесть; она была замужем менее трех месяцев: ее муж простудился и умер от горячки, оставив свою жену беременною. Тут пошли у них в семье большие неприятности: имение после Бориса Ивановича было изрядное, так братьям-то его и хотелось оттягать его, а княгиня была беременна, обобрать ее было нельзя; придумали разный вздор, клеветали на бедную, однако Господь сохранил ее, и она своевременно родила дочь Настасью, и тем был положен конец всем домогательствам ее деверьев. Впоследствии я с княгинею очень сошлась и подружилась, и до самой ее кончины в 1837 году мы с нею были в самых родственных отношениях, и мои дочери с ее дочерью были очень дружны. В 1812 году, когда все из Москвы бежали от француза, и Мещерская уезжала в Моршанск и гостила у нас в тамбовской деревне. Об этом расскажу в другое время. Новый год, 1797-й, мы встретили с мужем и с детьми в Москве, без батюшки и без сестер, которые в то время были в деревне: до ноября они прожили в Боброве, а потом поехали в Покровское. Наш дом у Неопалимой Купины становился стар и ветх, мы его не хотели переделывать, а продать; батюшка и предложил нам переехать в его дом, где было теплее, и я сама была в таком положении, что мне нужно было беречь себя,

Москвой и всею губернией управлял преосвященный Августин. При встрече государя пели: "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его и да бежат от лица Его вси ненавидящие Его".21 Встреча была торжественная, всеобщий восторг, которого и описать нельзя, и государь от умиления вышел из собора весь в слезах. С неделю по прибытии государя в Москву получено известие о заключении выгодного для нас мира с Турцией,22 и по этому поводу были большие торжества. Этот мир развязывал нам руки и давал возможность все наши силы собрать в одном месте, где нужнее, чтоб отразить дерзкого Бонапарта; и все сему радовались, а Бонапарт бесился и злобствовал на англичан, которые нам помогли заключить этот мир.23 Повторяю, что слышала, а так ли оно было или нет, это справляйтесь с историей. По желанию государя преосвященный Августин составил молитву и новый чин для молебствия по случаю нашествия иноплеменников и служил оный ежедневно, а молитву читали с коленопреклонением. В июле вышел высочайший манифест и воззвание от святейшего Синода. Июля 30 праздновали одержанную нами победу над каким-то маршалом: разбили его отряд. 24 Августа 5 французы заняли Смоленск. Бонапарт все ожидал сражения с Кутузовым, а Кутузов отступал, желая заманить неприятеля подалее. Неприятельское войско начинало уже терпеть великую нужду: ели размоченную рожь и конское мясо. Накануне Успеньева дня 25 преосвященный Августин совершил молебствие за Сухаревою башней, у Спасских казарм, в присутствии собравшегося московского ополчения, благословлял всех воинов, кропил святою водой и вместо знамен вручил им священные хоругви. Дня через три после того пришло известие, что французы заняли Вязьму. Становилось очень жутко в Москве, но главнокомандующий Ростопчин в своих афишках все печатает, что бояться нечего, что француза до Москвы не допустят и т. д. А между тем слышим, что велено игуменьям забрать, что в их монастырях, в ризницах лучшего и драгоценного, и укладывать, чтобы все было наготове, когда потребуют. Из Москвы стали многие выбираться, куда кто мог подальше. Брат, князь Владимир Волконский, поехал в свою казанскую деревню и звал и меня туда приехать, если бы понадобилось. Тетушка графиня Толстая собралась в Симбирск; Архаровы поехали в тамбовскую деревню; княгиня Мещерская поехала в Моршанск; Апраксина с дочерьми -- в орловскую деревню: все забирались подальше, и все казалось,

И будто он для Тютькина по знакомству хотел вытащить даже"Москвича", но в последний момент забоялся и вот вытащил ковер. -- Глупа ты, дочь моя, -- сказал Сашка Каменский. -- Там это всеокружено полной тайной. И жулить невозможно. Так что Тютькин честно выиграл. Надо иметь в виду, что в нашем шестом "Б" (но может быть, и вкаком-нибудь другом классе, а возможно, вообще всюду на свете) народ был ужевроде как взрослый, но в то же время вроде как маленький. Жизнь прекрасна всвоих противоречиях, как говорит ученый мальчик Лева Махервакс (а возможно,что и еще кто-нибудь так говорит)... В один прекрасный день (а вернее, в один обыкновенный понедельник) СеваПервенцев вывесил стенгазету "За отличную учебу". На большущем толстом листеватмана были наклеены разные заметки, жульнически написанные крупнымибуквами с огромными просветами между строчек, чтоб занять побольше места.Тем же способом обычно пишутся письма какой-нибудь малоизвестной исовершенно безразличной тете Анюте в Моршанск, "которая так тебя любит,. аты, свинтус, никогда ей не напишешь". Рядом с заголовком был нарисован пионер-горнист, похожий на двесросшиеся картошки, в которые сверху воткнут кинжал без ручки. А подзаметкой "Спасибо шефам" было намалевано уже черт знает что -то ли шеф, толи дерево, то ли трактор (в заметке речь шла о том, как шефы прислалитрактор для школьного сада). -- Мы дураки, -- сказал Сашка. -- И даже более того! У нас же естьТютькин! И все страшно удивились, как это им раньше не пришло в голову вовлечьТютькина. Во-первых, это бы его воспитало. Недаром же во многих пионерскихповестях -- есть такие повести, которые не надо путать с настоящими! --самого неисправимого всегда выбирают в редколлегию, и он исправляется.Во-вторых, по замечанию Сашки, одно это уже как-то подняло бы унылуюстенгазету шестого "Б" над всеми прочими, столь же унылыми. Словом, на перемене к Тютькину явилась делегация из руководящих ребяткласса. Эта делегация говорила соответствующие моменту слова. Приблизительноте же, которые несколько ранее говорили делегаты вольного Новгорода, чтобывернуть покинувшего их князя Александра Невского. И почти те же, которымичуть позже бояре уговаривали Ивана Грозного не обижаться, а ехать к себе вМоскву и царствовать. -- Ладно, -- сказал в конце концов художник Тютькин. -- Раз так, я будурисовать вам стенгазету. -- А ты потом просмотри с идейной стороны, --

Станции "Маньчжурия" снята таможенная черта, но вероятно ещё остались некоторые знакомые мне таможенные чиновники, к которым вы можете обратиться от меня. И, Б. О. дал мне свою визитную карточку. И так у меня уж есть некоторые личная рекомендация. Осведомился у моих любезных, но к сожалению, недолгих попутчиков о дороговизне тамошней жизни. -- Дорого, всё страшно дорого. Берите с собой консервы, ветчины... Там можно, особенно по дороге до Ляояна, рисковать не достать ничего даже на вес золота. Запасов вообще мало и всё с каждым днём дорожает. Что есть в большом количестве -- это смирновская водка. В Порт-Артуре её целая гора, которая так и называется "гора Смирнова" -- 6.000.000 ящиков. Кстати могу сообщить из полученного сегодня одним из моих знакомых москвичей письма из Иркутска, что от него до станции "Маньчжурия" начали ходить, ввиду опасности от хунхузов, блиндированные поезда, Статских людей пускают с трудом. В Иркутске сидят восемь газетных корреспондентов, среди которых несколько от московских газет. II.В сибирском поезде Еду пока со всеми удобствами и полным комфортом в отдельном купе сибирского поезда, проехали Моршанск, вечером будем в Пензе. Со мной в одном поезде едут десять офицеров одесской железной стрелковой бригады во главе с полковником Леш и подполковником Томашевичем. Они отправляются, по собственному желанию, вследствие вызова для пополнения убыли офицеров в 11 и 12 восточносибирских стрелковых полках, так геройски ведших себя при сражения на Тюренченских высотах. Теперь офицеры этой бригады едут заместить выбывших из строя и павших славною смертью на поле брани своих товарищей. Все они явятся моими попутчиками до самого Ляояна, так как отправляются в распоряжение командующего маньчжурской армией. Полковник Леш и подполковник Томашевич не первый раз уже едут на Дальний Восток -- оба они участвовали при усмирении беспорядков в Китае в 1900 году, а последний был на Шипке в русско-турецкую кампанию. Собираемся в салон-вагон, и разговор, конечно, идёт только о войне. Никаких других интересов! Читаются и перечитываются газеты, захваченные из Москвы и Петербурга. -- Ужели у нас не будет свежих газет, -- слышится возглас. -- Мы уезжаем от газет, они нас не догонят... -- Однако местные, например в Пензе... -- Местные, конечно... -- Всё-таки прочтём телеграммы... И в этом уж некоторое облегчение. Обсуждается горячо бой при Цзинчжоу. По мнению моих военных собеседников занятие японцами цзинчжоуских укреплений, которые мы им отдали, и которые стоили им вероятно в четверо или в пятеро более жертв, нежели это ими опубликовано, не представляет никакого значения в ходе осады Порт-Артура. -- Это передовые укрепления, временные, несомненно очень сильные, что доказывается множеством жертв, которыми они куплены, но за ними есть ещё несколько таких же укреплений, для взятии которых потребуется столько же, если не более жертв, прежде нежели японцы очутятся под стенами Порт-Артура, против его фортов, многие из которых вроде Электрической батареи, Золотой горы, Орлиной горы, Тигрового хвоста представляют из себя ограждённые крепости, совершенно неприступные. Для успешного штурма Порт-Артура надо положить сотню тысяч людей. Но допустим невозможное, что японцы ворвутся в Порт-Артур -- ведь орудия на батареях могут быть повергнуты внутрь крепости, и тогда японцы очутятся под нашими выстрелами, как мухи в полоскательной чашке. -- Значит Порт-Артур взять нельзя? --