Порно кроссов

Что я верила, что если бы я согласилась умереть вместе с ним, так он умер бы, не размышляя; потому что мы мучили и любили друг друга, как тигры, – переходя от поцелуев к побоям и от побоев к поцелуям…Никто в доме не подозревал нашей связи. Кроссов ездил к нам через день и все заметнее и заметнее терял голову. А я очень похорошела и помолодела. Все считали Кроссова моим женихом, хотя он предложения еще не делал… Ох, сколько сцен выносила я за этого Кроссова! Сколько раз, слушая его любезности, я искренно ненавидела его, потому что у меня болели исщипанные за него плечи, и я знала, что будут болеть еще больше.Наконец Кроссов сделал предложение. Я приняла его… я не могла не принять, потому что – мне нечего было бы ответить мама и папа о моем отказе. Кроссов был жених из самых завидных, а я – сидела у них на шее; в двадцать три года не принять предложения Кроссова – кого же дожидаться? Принца с луны или старого девства?Я приняла предложение, сама не веря, чтобы брак этот состоялся, и не зная, как же, однако, он расстроится… «Авось как-нибудь». Но в это время, кстати, умерла моя тетка Ольга Львовна, и свадьба отсрочилась…Однажды Петров пришел ко мне, сильно смущенный. К нему приехала на побывку из Гжатска жена, и папа, в знак особого благоволения к своему любимцу, разрешил ему приютить ее у себя в боковушке.Наши свидания – редкие, случайные и урывочные – сделались адом. Теперь, когда Петров был не мой, я любила его, ревновала, делала ему бешеные сцены, а он попрекал меня моим согласием на брак с Кроссовым, грозил, если я его обманываю и свадьба состоится, зарезать меня, Кроссова, себя… Он все пугал да ругался… но однажды заплакал – и плакал такими грозными слезами, что лучше бы он истоптал меня ногами!Тайные волнения меня извели; я изнервничалась, исхудала, побледнела, меня одолевала постоянная слабость, я дрогла и коченела, кутаясь днем в пледы и в несколько одеял по ночам. Как-то раз я завернула к Корецкой и, между разговором, упомянула о своем недомогании. Она расспрашивала меня чуть не целый час, подробно, мелочно, и потом долго молчала; наконец, глядя на меня в упор своими огромными черными глазами – честным зеркалом ее прекрасной, прямой души – сказала:– Раинцева, если вы дура, то сейчас вы смертельно обидитесь на меня и уйдете, рассорившись со мною надолго. Если же вы не дура, то ответите мне откровенно на. вопрос, который я обязана сделать вам как медик и который, – в моем слове вы, конечно, не сомневаетесь, – умрет между нами. Вот. Вы… вы позволите мне предполагать, что вы в таком положении?Я ахнула и осела в кресле… Только этого не хватало!Ответа не понадобилось: его сказало мое лицо. Потом началась истерика.Я выплакалась у Корецкой. Она ни о чем

я привыкла не обращать на таких внимание, в личке самыекрутые пасаны пишут совершенно другим тоном и другие вещи, а на публике запросто забьют меня камнями, по большому счёту большинство кроссов гетеросексуалы, а внимание мужчин и флирт с ними нам нужен исключительно для поддержания своей женственности, без этого внимания недолго скатиться до байковых халатов и панталон с начёсом, а так всегда в тонусе--чулочки, шпилечки, шёлковое бельё, кружева и макияж, пусть даже раз в 4 дня)))

Острог, а меня – на публичный позор; сулил объявить все, что случилось между нами, сулил привести свидетелей…Он шептал почти беззвучно, но мне казалось, что он кричит во все горло, что его слышат все, что в зале нарочно все загахли, чтобы к нам прислушаться…– Да оставьте же вы меня, – с бессильным бешенством проскрежетала я, стараясь вырваться, – ведь там люди, они могут войти… Если вам надо говорить со мной, найдите другое время, другое место…Он стал требовать, чтобы я назначила ему свидание, – сегодня же, когда все в доме заснут…– Это невозможно… вы с ума сошли… пустите меня… так подло!..Тогда он яростно забормотал мне на ухо какие-то проклятия, сжимая меня еще крепче. Я поняла, что этот обезумевший зверь способен сейчас убить меня, вытащить в зал, закричать на весь дом, что я была его любовницей.– Елена Михайловна! Что вы так долго? – окликнули меня из зала от рояля.Кто-то двинул стулом, вставая, очевидно, чтобы идти ко мне. Волосы зашевелились на моей голове…– Да, – отчаянно шепнула я, – только уйдите, уйдите…Железные руки отпали, и Петров исчез в коридоре, почти в тот же миг, как Кроссов откинул портьеру из зала…Я отговорилась, что не нашла романса и петь не могу. Сказала, что нахожу темноту приятною, и предложила переместиться из зала в кабинетик. Кроссов обрадовался и принялся нашептывать обычные сентиментальности, а я сидела, счастливая, что он говорит глупости, не требующие ответов, сидела в каком-то «ледяном бреду»: голова была полна тяжелого холода, и мысли – масса мыслей – ненужных и беспорядочных – застывали в мозгу, как грешники в девятом кругу Дантова ада.Было около часа ночи, когда гости разъехались. Мама оказалась в расположении разговаривать со мною о Кроссове, поздравляя меня с победой и недоумевая, зачем он тянет время и не делает предложения. Она болтала целый час, пока не заметила, что я имею усталый и больной вид. Тогда она отпустила меня спать, но перспектива кроссовского предложения сделала ее любезною, как никогда; она проводила меня в мою спальню, заставила Таню при себе раздеть меня и уложить… и только тогда величественно удалилась.Когда шаги ее затихли в коридоре, я бросилась к двери, чтобы запереть ее на ключ. Но ключа не оказалось в замочной скважине. Мне не поверили, против меня приняли меры…Дальше – рассказ короткий.Потянулась тайна и чувственное рабство, медленно переродившееся в чувственную привычку… Ну да! И пускай стыдно! Я простила моему любовнику его грубость, его насилие, я привыкла к нему. Привыкла – потому что он был сильный, смелый и нежный; потому что он обожал меня; потому что он ревновал меня, как мавр; потому что мне было смешно, когда он звал меня тысячами глупейших названий; потому что, когда я злила его, он осыпал меня уличными словами, и мне становилось жутко, глядя на его ужасные кулаки, которые не раз видала над своею головою; потому

Приключения Димы. Старые друзьяВстречать Новый год можно по-разному. Кто-то предпочитает шумные компании, много выпивки и развлечений. Кому-то достаточно домашнего стола в окружении самых близких и родных людей. Кто-то, возможно, вообще не придаёт этому празднику большое значение, и ложиться спать ещё до боя Курантов. Поэтому Новый год у каждого получается разный. У кого-то - весёлый, с фейерверком эмоций, у кого-то тёплый от душевного общения, у кого-то - скучный и нудный от разочарований. Каким вышел Новый год у Дмитрия, главного героя этого рассказа, от лица которого и будет идти повествование, каждый решит сам. Но вряд ли кто-то посчитает, что Диме было скучно в новогоднюю ночь. С Михой мы познакомились, когда проходили срочную службу. Поскольку оба мы были ребята физически развитые (я занимался кикбоксингом и самбо, а он — спортивной гимнастикой), то отправили нас служить в ВДВ. Это было классное время, о котором я никогда не жалел. За время службы мы с Мишаней стали лучшими друзьями. Вместе бегали в самоволку, помогали друг другу "терпеть" во время кроссов в страшную жару или лютый мороз. Словом, были не разлей вода. Два года пролетели незаметно, и настало время возвращаться на гражданку, чтобы начать строить свою новую жизнь. Я вернулся домой в Нижний, Миха — к себе в подмосковный Клин. Но на этом наша дружба не закончилась. Мы часто созванивались, несколько раз встречались. Первый раз я навестил Мишу всего через два месяца после дембеля. Повод был отличный — Мишаня женился на своей девушке, которая все 2 года ждала его из армии. Я знал, что она была моложе его на 2 года, так же любила спорт и активный образ жизни. Когда я приехал на свадьбу Михи, то понял, что с выбором он не ошибся — Юля была стройной, хорошенькой девушкой, правда совсем ещё юной, всего 20 лет. На свадьбе она много смеялась, подкалывала подруг и даже самого Миху, который по природе своей был слишком серьёзным, отчего в армии все его называли Сыч (к тому же это прозвище сочеталось с его фамилией: Сычёв). Отгуляв на свадьбе лучшего друга, я вернулся в Нижний, чтобы начать строить свою жизнь. После этого мы с Михой ещё несколько раз виделись, в основном, в Москве. Вскоре я узнал, что Миша продал родительский дом в Клине и с женой переехал в Москву, где открыл своё дело. Дело требовало от него всё больше сил и энергии, он с головой ушёл в работу, и мы стали всё реже общаться. На личном фронте мне не так повезло, как

Михайле Александровиче?Я спокойно пожала мечами:– Разумеется! Мне-то какое дело?!* * *В ноябре наши друзья Кроссовы давали свой обычный ежегодный вечер. Я сделала себе для него прелестный новый туалет. Даже мама, которая не любит, чтобы я рядом с нею была очень красива, сказала мне несколько комплиментов. Я стояла перед трюмо и, разговаривая с мама, примеряла перчатки, когда Петров прошел через зал из кабинета отца, с портфелем под мышкой. Я видела в зеркале его покойное, бесстрастное лицо… Его потупленный взгляд искоса и мельком скользнул в мою сторону… и вдруг в ясном стекле явилось мне совсем другое лицо, красное и трепещущее, с внезапно мутными и шальными глазами… И я почувствовала, как под этим взором румянец алою волною разливается по моему лицу и шее, и – что мне стыдно… стыдно… хоть задохнуться от стыда!.. Это была секунда, меньше секунды… но ее было слишком достаточно, чтобы понять, что он не забыл того ужасного вечера и живо вспомнил его сейчас, когда взглянул на меня… И я… теперь я тоже вспомнила его лицо, как плавало оно тоща предо мною – там, в ресторане, во мгле хмельного тумана, такое же тупое и чувственно-страшное, как сделалось теперь…Мне стало жутко. Я чувствовала, что замершая было тайна, существовавшая между мною и этим человеком, снова ожила и протянулась между нами связующей жгучею нитью. Дурной вечер тогда и провела у Кроссовых!Прошло несколько дней. Наблюдая украдкою за Петровым, я ни разу не замечала на лице его ничего подобного выражению перед кроссовским вечером; обычная одеревенелость равнодушной старательной почтительности, безразличный, точно застылый взгляд… Но я ему уже не верила. В воздухе чуялась угроза скрытой любви, и я холодела от страха, что страсть, пока еще молчаливая и робкая, осмелеет, выскажется, будет требовать, грозить… Да, именно так: в своем тайном позоре, я не сомневалась, что если Петров осмелится преследовать меня своей любовью, то я не услышу просьб, а непременно требования и угрозы…У нас были гости. Я пела. Молодой Кроссов – постоянный мой ухаживатель – пристал ко мне, чтобы я спела его любимый старинный романс «Si vous n'avez rien а me dire»[27], и я отправилась из зала в боковой кабинетик, чтобы взять с моей нотной этажерки тетрадь, в которой была вплетена эта допотопная ветошь… В кабинете было темно, свет из зала падал сквозь портьеру только на пол узкой и бледной полосой… Я хотела отдернуть портьеру, но вдруг сильные руки увлекли меня в темный угол кабинетика, и задушенный голос бессвязно зашептал мне – онемелой от ужаса неожиданности – глупые и страстные слова.Он шептал, что любит меня, что жить без меня не может, что – либо ему пропадать, либо я должна его любить; он шептал, что если я не сделаю по его, так не жаль ему ни себя, ни меня – он готов на всякий срам и скандал, себя – в

Меня не расспрашивала. Успокоила, что это еще только в самом начале, и обещала, когда придет время, устроить все в секрете.– Но я… замуж выхожу! – простонала я.– За него?Я опустила голову, колеблясь, лгать или нет. Корецкая приняла мое молчание за утвердительный ответ.– В таком случае, чего же вы струсили? Все будет по закону.Я ушла от нее с нравственным страхом перед Кроссовым, – возможность ответственности пред этим мальчиком впервые представилась моим глазам, – и с физическим страхом пред будущими страданиями, пред трудностью скрывать свое положение… Куда ни обернись, стыд и позор, позор и стыд… Я ненавидела себя, Петрова, Кроссова, Корецкую… всех! всех! всех! все меня пугали, все делали мне больно… все были мои злодеи…Я пришла домой. Когда я поднималась по лестнице, из каморки-боковушки сквозь притворенную дверь украдкой взглянула на меня женщина. Это была жена Петрова. Я видала ее много раз раньше, но старалась не смотреть на нее: у меня к ней было ревнивое отвращение… я брезговала ею… Теперь я ее разглядела: дебелая красавица-баба – не то мещанка, не то мелкая купчиха, с румяным кормиличьим лицом и толстым телом. Ее огромная фигура и неуклюжий стан смутили меня… Я с отвращением подумала, что, может быть, с нею то же, что и со мною, и мне стало гадко, тошно, гнусно… и… и я не помню, как взбежала в свою комнату и заперлась в ней.Меня всю перевернуло в несколько минут. Я уже не волновалась, не рыдала, не малодушничала. Я холодно сознавала, что я – вся в грязи, это доходило до физической галлюцинации липких потоков, льющихся по телу, от которых хотелось дрожать, ежиться, и казалось, что от них ни укрыться, ни отмыться. Я уже никого не ненавидела, ни на кого не жаловалась, да ни о ком и не думала. И ни о чем, кроме одного слова:– Грязь… грязь… грязь…Приехал Кроссов. Как он полюбил меня – милый юноша! Я слушала его восторженную болтовню – болтовню влюбленного, у которого спутанная мысль и язык беспорядочно прыгают с предмета на предмет, точно обезьяна вперегонку с попугаем… Я улыбалась, я отвечала на вопросы и, кажется, впопад, я не казалась странною… А между тем в голову ко мне не заходила ни одна мысль, кроме все той же, одной, стучащей, как широкий маятник дедовских часов:– Грязь… грязь… грязь…По отъезде Кроссова я подумала:– Неужели я буду настолько подла, что выйду за порядочного, честного молодого человека опозоренная, с чужим ребенком? За что?Воспоминание о давешней встрече с женою Петрова встало предо мною…– Грязь, грязь, грязь!..Так прожила я два дня, бессонная и бессмысленная, в закостенелом самоотвращении. А на третий день, ввечеру, я приказала Тане приготовить мне горячую ванну, и когда после нее осталась одна в своей комнате, то встала на подоконник, отворила форточку и целых полчаса стояла, подставляя разгоряченную голую шею под ветер и гнилую мзгу петербургской