Ефросинья порно

Мой свёкор изменил все / My father-in-law changed everything / Автор rachelday801 / 2024 год

Ефросинья вздохнула и посмотрела на себя в зеркало. Восемь месяцев брака, а ее муж Евгений уже был далеко, от своей жены на Севере в течение двух, из восьми месяцев их брака. Казалось, прошла целая жизнь, и Ефросинья ужасно скучала по Евгению. Из-за того, что ее муж уехал в длительную командировку на Север, свекор Иван Васильевич приходил почти каждый день, чтобы помочь по дому, молодой жене своего сына.

Старик всегда был немного напористым, даже до того, как она вышла замуж за Евгения его сына. Его глаза, казалось, задерживались на долю секунды на ее красивой груди всякий раз, когда он входил в квартиру, и у Ивана Васильевича была привычка «Как бы случайно» прикасаться к ней, когда они стояли близко друг к другу. Его объятия, в том числе и на свадьбе, всегда слишком длинные и слишком крепкие. Ефросинья знала, что должна что-то сказать, но не хотела ставить его в неловкое положение не его, не себе. В конце концов, Иван Васильевич был ее свекром, и он был очень добр к ней с того дня, как она встретила его сына Евгения.

Несмотря на себя, Ефросинья не могла не испытывать прилив волнения, когда видела его приближение. Ефросинья использовала опыт преследовавших ее парней, чтобы избавиться от своей неуверенности. И много раз эти переживания приводили к удовольствию. И было что-то в том, как Иван Васильевич двигался, в силе его рук, когда он поднимал тяжелые предметы, и в том, как он смотрел на нее, что заставляло ее сердце биться чаще. Ефросинья знала, что это неправильно, но не могла не думать и не фантазировать о том, каково это — чувствовать, это тело пожилого мужчины на фоне своих мягких изгибов красивого молодого тела. Ефросинья пыталась отогнать, от себя эти мысли, сосредоточиться на том, что ее муж Евгений находится на другом конце страны, и что она должна быть ему верна, но мысли в голове продолжали возвращаться, насмехаясь над ней.

Ее свекор Иван Васильевич всегда был бабником. Его жена Маргарита развелась с ним много лет назад, сославшись на его неспособность быть моногамным в качестве основной причины. Иван Васильевич даже зашел так далеко, что занялся сексом с двумя сестрами своей бывшей жены Маргариты. Ольгой и Ириной, что только подлило масла в огонь ночных сексуальных фантазий Ефросиньи. Ефросинья не могла не задаваться вопросом, как ему удалось соблазнить их и каково это, если бы Иван Васильевич преследовал, ее таким образом. Ей нравилось быть замужем, но временами ей не хватало чувства желанности и ухаживаний, со стороны других мужчин.

Не помогало и то, что муж Евгений всегда был так внимателен к ее чувствам. Он никогда не принуждал ее к чему-либо сексуальному и всегда старался сначала спросить. В некотором смысле, это сделало их интимные моменты еще более особенными, но это также оставило у нее чувство, что она что-то упускает в своей жизни. Что еще хуже, у ее мужа был... очень маленький член. Евгений был таким милым и таким добрым, что она думала, что размер его члена не будет ее беспокоить. Но даже ее чувства по этому поводу, казалось, менялись в его отсутствие.

Ефросинья не могла отрицать, что, вопреки своим собственным моральным принципам, она все еще иногда фантазировала о том, как ее свекор Иван Васильевич грубо обращается с ней, овладевая ею так, как никогда не смог бы ее муж Евгений его сын. Ефросинья представила, как он прижимает ее к стене, крепко обнимает ее и крепко целует, а его грубая щетина царапает её нежную кожу. Она представила, как Иван Васильевич расстегивает пуговицы на ее блузке, обнажая грудь, а затем опускается вниз, прижимаясь лицом к ее груди. Ефросинья фантазировала о том, как чувствует его вес, силу в его движения члена в её влагалище, когда он имеет ее, заявляя, что Ефросинья принадлежит ему, как женщина. Это были запретные мысли, и Ефросинья поклялась себе, что перестанет думать о Иване Васильевиче. Но он заглядывал к ней в квартиру несколько раз в неделю, и каждый раз шальные мысли возвращались, а вместе с ними и боль между ног.

Однажды, после особенно утомительного утра уборки её квартиры, ее свекор остановился на кухне, чтобы наполнить стакан водой. Ефросинья, все еще одетая в тонкую хлопчатобумажную майку и штаны для йоги, обнаружила, что не может отвести от него взгляд, когда он двигается. Ефросинья видела, как его взгляд скользнул вниз к ее груди, задерживаясь на изгибах ее грудей, прежде чем медленно подняться вверх, чтобы встретиться с ней взглядом. На мгновение Ефросиньи показалось, что Иван Васильевич хотел что-то сказать, но вместо этого он просто улыбнулся ей, понимающей улыбкой, от которой у нее по спине пробежала дрожь.

Ее сердце бешено колотилось, Ефросинья пыталась сохранить самообладание, но обнаружила, что не может сопротивляться желанию подойти к нему ближе. Их тела соприкасались друг с другом, Ефросинья чувствовала тепло, исходящее от его тела. Иван Васильевич сделал шаг назад, небрежно прислонившись к стойке, не сводя с нее глаз.

— Ефросинья, — прошептал Иван Васильевич низким и хриплым голосом, — я не могу не задаться вопросом, каково это...

Прежде чем Ефросинья успела среагировать, он внезапно оказался рядом, его губы прижались к ее губам, его язык требовал войти в ее рот. Ефросинья ахнула, ошеломленная интенсивностью ощущения, когда его руки переместились, чтобы схватить, ее за бедра, притягивая еще ближе к себе. Поведение Ивана Васильевича сильно отличалось, от поведения, ее мужа Евгения и было так похоже на поведение молодых мужчин в ее прошлом. Его сила была опьяняющей, Ефросинья обнаружила, что тает в его объятиях, отвечая на его поцелуй со страстью, о которой она даже не подозревала. Ефросинья знала, что должна немедленно остановиться. Но она чувствовала, что ее переполняет прилив похоти, который затуманил ее мозг.

Иван Васильевич прервал поцелуй, тяжело дыша, и посмотрел в глаза Ефросиньи.

«Ты такая красивая Ефросинья. Пожалуйста, позволь мне... » — прошептал Иван Васильевич, приподнимая подол ее майки, над очень красивом бюстгальтером и проводя пальцем, по щеке.

— Пожалуйста, просто дай мне их увидеть. И, не говоря больше ни слова, Иван Васильевич протянул руку и расстегнул ее бюстгальтер, позволив ему упасть на пол.

Ее груди обнажились, и Иван Васильевич застонал, сжимая их в своих больших руках. На мгновение Ефросинья почувствовала себя неуверенно, когда груди упали, тяжелые, висящие. Иван Васильевич опустил голову, взяв в рот один из ее сосков, нежно посасывая его, прежде чем покусать его зубами, и ее тревога растворилась в удовольствии. Ефросинья выгнула спину и громко застонала, ее руки запутались в волосах Ивана Васильевича.

— Боже! Какая красота!, — прошептал Иван Васильевич, переходя к другой груди и уделяя ей такое же внимание. Он лизал и сосал, дразнил и покусывал, как будто пытался вытянуть из ее груди все до последней капли удовольствия. Ефросинья тонула в этом ощущении, ее промежность горела от нужды в сексе. Она не хотела, чтобы он останавливался... Его руки на ее груди были такими приятными. Но со всей силой воли, на которую она была способна, Ефросинья выдохнула: «Мы должны остановиться Иван Васильевич. Это неправильно, что мы делаем! ».

Свекор посмотрел на нее, и на его лице была смесь вожделения и сожаления. Его пальцы продолжали скользить по ее коже, лениво описывая круги вокруг сосков, прежде чем переместиться ниже, вниз по ее плоскому животу и по грудной клетке. Иван Васильевич на мгновение замолчал, его глаза встретились с ее глазами, как будто он пытался оценить ее реакцию. Ефросинья чувствовала, как его член прижимается к ткани его штанов, и это только делало, ее еще более влажной, между ног.

Ефросинья закусила губу, пытаясь решить, что сказать или сделать. Какая-то часть ее хотела оттолкнуть его, напомнить себе, что это неправильно. Но другая ее часть, та ее часть, которую она подавляла с тех пор, как встретила своего мужа Евгения, жаждала его прикосновений, его слов. Ефросинья чувствовала, как становится все мокрее между ног, пока он продолжал дразнить ее.

Свекор, почувствовав ее замешательство, подошел ближе, его член прижалась к ее бедру.

— Ты знаешь, что хочешь этого, Ефросинья. Ты всегда была такой красивой. Как будто твое тело было создано, для такого мужчины, как я. Иван Васильевич протянул руку, грубо сжимая ее грудь, дразня ее сосок большим пальцем. «Тебе нужно это. Твоё тело жаждет этого... тебе нравится, когда твои сиськи ласкают, Ефросинья ? Ежедневные ласки с этими большими сиськами, подпрыгивающими при ходьбе, возбуждают меня. Их нужно потрогать и поласкать. И мне нужно прикоснуться к ним! ».

От слов Ивана Васильевича у Ефросиньи, по спине пробежала дрожь. Она не могла отрицать истину в его словах. Ее грудь жаждала внимания, и она не могла не возбудиться, от его прикосновений. Но Ефросинья не могла сдаться. Это было неправильно, так неправильно. Она должна была оттолкнуть его, но ее тело отказывалось это делать.

«Я-я не могу... » Ефросинья запиналась, и ее голос был едва слышен, из-за колотящегося сердца в её груди.

Иван Васильевич просто наклонился и всосал ее сосок в рот, разбивая, перекатываясь и сжимая ее сиськи в своих руках.

У Ефросиньи перехватило дыхание и подкосились колени. Она хотела, чтобы Иван Васильевич остановился, и она хотела, чтобы он никогда не останавливался. Ощущение того, что над ней полностью доминируют, что она не более чем тело для его удовольствия, было ошеломляющим. Иван Васильевич отпустил ее сосок, но затем переместился ниже, к животу. Его пальцы провели по ее плоскому животу, дразня тонкую ткань штанов для йоги.

— Я знаю таких женщин, как ты, Ефросинья. Тебе нужно трахнуться, моего сына Евгения не будет месяцами. Лучше я, чем какой-то глупый молодой парень, который может испортить твой брак с моим сыном.

Иван Васильевич обхватил Ефросинью через штаны и трусики, его пальцы легко скользили, проталкивая ткань вверх в ее половую щель.

— Ты для меня мокрая такая Ефросинья, не так ли? Его голос был хриплым рычанием ей в ухо.

— Ты хочешь, чтобы я прикоснулся к тебе, не так ли?

Ефросиньи захныкала в ответ, подав бедра вперед, когда Иван Васильевич просунул палец в ее бороздку. Просто тонкая ткань между ее влагалищем и пальцем свекра. Иван Васильевич провел пальцем по половой щели, твердо и глубоко, в то время как другой рукой обхватил ее грудь, грубо ущипнув сосок.

— Ты такая мокрая для меня, Ефросинья. Ты протекаешь сквозь штаны.

Он скользнул пальцами вверх к упругой талии...

— Я хочу это увидеть, Ефросинья. Хочешь, я посмотрю твою киску? Хочешь показать свою мокрую киску папе своего мужа? Хочешь ведь, Ефросинья?

Ефросинья едва кивнула головой, но этого было достаточно, чтобы Иван Васильевич улыбнулся и протянул обе руки к верхней части ткани. Ефросинья ахнула, от ощущения, что полностью подчиняется Ивану Васильевичу. Иван Васильевич нежно не спеша стянул с нее штаны и трусики, обнажив ее бритую киску, влажные складки половых губ блестели на свету.

Иван Васильевич наклонился к промежности между ног, горячо дыша и прошептал: «Ты такая красивая, Ефросинья. Твоя киска идеальная... Так же, как и твои толстые сиськи. Ты создана для того, чтобы тебя трахали. Ты создана Ефросинья, для такого человека, как я.

Ее тело дрожало, под его прикосновением, ее бедра непроизвольно двигались, когда она выгибала спину, предлагая себя ему.

спустил, ее штаны, для йоги и трусики, еще ниже, обнажив её женские прелести, Ефросинья почувствовала, как дрожь желания пробежала, по ней. Ефросинья хотела, чтобы он прикоснулся к ней, почувствовал тугую, горячую вагину. Это всегда было для нее эрогенной зоной. Ефросинья хотела, чтобы Иван Васильевич трахнул ее, сделал своей женщиной. Прошло уже больше девяти месяцев, с тех пор, как она была по-настоящему взята, жестко трахнута знакомым мужчиной, еще до свадьбы с Евгением. Ефросинья была совершенно опьянена своей похотью.

Он снова поднял руки вверх, снова обхватив ее груди, сжимая и грубо массируя их.

— Твои сиськи идеально подходят для моих рук, Ефросинья. Они созданы для того, чтобы их сжимали и сосали. Ты создана для мужского прикосновения и большого мужского члена! ».

Большие пальцы Ивана Васильевича скользили по ее соскам, дразня их твердыми, ноющими щипками.

— Тебе это нравится, не так ли? Тебе нравится чувствовать мои прикосновения к твоим сиськам, заставляя им причинять боль, заставляя их твердеть.

Ефросинья не могла говорить, не могла дышать, а Иван Васильевич продолжал мучить ее грудь. Ее бедра подались вперед, ища больше его прикосновений, его слов.

— Ты хочешь милая, чтобы я сделал больше, не так ли? Ты хочешь, чтобы я заставил тебя чувствовать себя хорошо, чтобы ты забыла обо всем остальном? ».

Ивана Васильевича наклонился, целуя ее шею, покусывая кожу.

— Я могу это сделать, Ефросинья. Я могу заставить тебя забыть моего сына Евгения, забыть обо всем, кроме того, как хорошо ты себя чувствуешь со мной в сексе. Я могу сделать твою киску моей.

Каким бы неправильным ни было это утверждение, Ефросинья все еще чувствовала, как ее киска бьется в конвульсиях, сжимаясь.

Иван Васильевич отпустил ее грудь, но затем скользнул рукой вниз по животу, к бедру. Его пальцы скользнули между ее ног, нащупав ее скользкие, набухшие половые губы и вход во влагалище.

— Ты такая мокрая для меня, — прошептал Иван Васильевич, глубоко вдавливая в её влагалище два пальца. — Ты такая чертовски горячая. Он просунул пальцы внутрь и наружу, сильно и быстро, когда Ефросинья выгнула спину, откинув голову на его плечо.

— Скажи мне, что ты хочешь этого, Ефросинья. Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я заставил тебя кончить.

Ефросинья не могла говорить, едва могла дышать, когда Иван Васильевич взял ее вот так, в её квартире, которую она делила со своим мужем Евгением, его сыном. Иван Васильевич хотела этого, она не могла этого отрицать. Она хотела, чтобы он заставил ее забыть обо всем, кроме этого момента, об этом удовольствии.

— Твоя киска, открыта сказал Иван Васильевич, хочу набить её своим членом, прошептал Иван Васильевич, его пальцы впивались в ее бедра, когда он накачивал сильнее. Твоя киска так хороша. Его свободная рука переместилась вверх, снова обхватив ее грудь, пощипывая и покручивая сосок. Ты собираешься кончить для меня ? Кончи, для Ивана Васильевича.

«Пожалуйста... » Ефросинья застонала, не находя других слов.

Его пальцы двигались быстрее, сильнее, Ефросинья чувствовала, как ее оргазм нарастает.

— Вот именно, Ефросинья. Кончи на руку мне своим соком».

Его другая рука двинулась вниз, обхватив ее, сжимая и массируя ее киску, когда он проталкивался глубже и быстрее.

— Дай мне почувствовать это, дай мне почувствовать, как твоя горячая киска обвивается покрытая соками вокруг моих пальцев.

Его большой палец нащупал ее клитор, грубо потирая его, кончик одного пальца руки на ее заднице касался ее заднего прохода, когда она кончила, ее тело содрогнулось в его объятиях. Иван Васильевич крепко обнял ее, чувствуя, как ее оргазм пульсирует в ней, когда она вскрикивает, ее киска сжимается и высвобождается вокруг его пальцев.

Наконец он отпустил Ефросинью, оставив штаны и нижнее белье на одной ноге. Ефросинья соскользнула на пол и лежала, задыхаясь, ее тело покалывало с головы до ног.

— Ты такая красивая, когда приходишь, — прошептал Иван Васильевич, скользнув рукой по ее бедру. Хотел бы я видеть тебя в таком виде с моим сыном Евгением.

Ефросинья почувствовала, как дрожь страха пробежала по ее спине при этой мысли.

«Но пока нам придется довольствоваться этим». Он наклонился, целуя ее шею, проводя языком по нежной коже. Только помни, Ефросинья, что это ничего не значит. Это только мы, два одиноких человека, которые пытаются найти утешение». И он встал, показывая мокрое пятно в штанах, и пошел к двери.

Ефросинья была ошеломлена, когда Иван Васильевич уходил, но только для того, чтобы обернуться и сказать: «В следующий раз моя очередь получать удовольствия. Тебе понравится обслуживать мой толстый и большой член.

Ее сердце бешено колотилось, когда она услышала, как Иван Васильевич уходит. Все это было так сюрреалистично, как сон, от которого она не могла проснуться. Чувство вины было сокрушительным, а желание, которое вырвалось на свободу, было одновременно и волнующим, и ужасающим. Ефросинья не знала, как ей поступать дальше.

Мысль о том, что она снова будет с ним, чувствуя его прикосновение и его член внутри нее, заставила мурашки побежать по её спине. Какая-то часть ее хотела большего, хотела поддаться желанию, которое он разблокировал в ней. Но другая часть ее знала, что она не может. Это было неправильно на всех уровнях, и если бы она не положила этому конец сейчас, она бы только навредила себе и своему мужу еще больше.

Следующие несколько дней Ефросинья провела в тумане, ее мысли постоянно возвращались к встрече, со свекром Иваном Васильевичем. Ефросинья пыталась сосредоточиться на работе, на своем браке, на всем, что могло бы отвлечь, ее от растущей, боли между ног. Но это было бесполезно. Воспоминания того, как Иван Васильевич доводит ее пальцами до оргазма, то, что он говорил, ощущение его грубых рук на ее теле врезались в ее разум, отказываясь позволить ей забыть ласки Ивана Васильевича.

Однажды ночью в одиночестве в своей постели, после того, как она наконец заснула, ей приснился яркий сон о группе мужчин, которые, по очереди использовали ее тело, для удовольствия, один за другим. Но каждый раз, когда она смотрела на лицо следующего мужчины, забирающегося в ее постель, это был ее свекор, Иван Васильевич. Она проснулась дрожащей и охваченной сексуальным огнем. Промежность была мокрой, мокрое пятно на простыне между ног. Ей пришлось встать и взять полотенце, чтобы вымыть постель и себя.

Ефросинья не могла заснуть. Она знала, что ей нужно облегчение, ей нужно избавиться, от этой боли. Выскользнув из постели, Ефросинья снова направилась в ванную, заперев за собой дверь. Она включила душ, позволяя горячей воде каскадом стекать, по ее телу, пытаясь смыть воспоминания, желание. Но это было бесполезно. Ее пальцы нашли путь к своему любовному треугольнику, и Ефросинья начала прикасаться к себе, представляя, что это рука Ивана Васильевича на её гениталиях. Ефросинья закрыла глаза, стонала, поглаживая себя, представляя, как Иван Васильевич наблюдает за ней, говорит унизительные вещи о ее теле, о том, как сильно он собирается трахнуть ее в супружеском кровати. Она кончила с трудом, ее крики эхом отражались от кафельных стен ванной.

Когда Ефросинья, наконец, вышла из душа, она чувствовала себя грязной и использованной, как будто с каждым днем теряла частичку себя, но она чувствовала физическое облегчение. Она вытерлась и забралась обратно в постель, надеясь заснуть, но сон ускользнул от нее. Она ворочалась, не в силах устроиться поудобнее, ее тело снова болело. Ефросинья думала о том, чтобы рассказать кому-нибудь и признаться в измене, но она была в ужасе от последствий. Ее брак, ее семья, ее репутация будут разрушены. Нет, она должна была найти способ положить этому конец, положить конец этой извращенной игре, в которую они играли с Иваном Васильевичем.

Два дня спустя, когда Иван Васильевич пришел к ней в квартиру, она попыталась сопротивляться его ухаживаниям, но это было тщетно. Иван Васильевич был для нее как наркотик, и она, казалось, не могла сказать «Нет». Поэтому, когда Иван Васильевич сказал ей встать на колени и вытащить его член из штанов, она так и сделала. Когда Иван Васильевич сказал ей пососать член, она так и сделала. Когда Иван Васильевич назвал ее шлюхой и сказал: «Шлюхи должны сосать член! », она сделала это.

После этого чувство вины было почти невыносимым.

Иван Васильевич снова удивил ее, остановившись рано, после того, как заставил ее выпить свою сперму, но перед тем, как принять ее целиком. Иван Васильевич сказал ей: «В следующий раз, Ефросинья, я трахну тебя. Но только до тех пор, пока ты не попросишь меня вежливо.

Следующие несколько дней были сущим адом. Ефросинья не могла ни на чем сосредоточиться, и каждый раз, закрывая глаза, она видела член Ивана Васильевича на своем лице, слышала его голос. Она знала, что должна покончить с этим, но как? Она не могла просто сказать ему, что хочет, чтобы это прекратилось. Это только усугубит ситуацию, не так ли? И хотела ли она, чтобы это прекратилось? Когда они были вместе, Ефросинья чувствовала себя живой, желанной. Она жаждала этого чувства. И она знала, что это не прекратится, пока она не изменит своему мужу Евгению с ним. Когда Ефросинья поняла это, она почувствовала чувство капитуляции. Ефросинья знала, что если Иван Васильевич захочет этого, она позволит ему, она позволит ему трахнуть ее замужнюю киску.

Ефросинья ждала, когда Иван Васильевич снова придет, ее сердце колотилось, от предвкушения и страха. Когда Иван Васильевич пришел, Ефросинья, поприветствовала его улыбкой и поцелуем в щеку. Иван Васильевич выглядел удивленным, почти довольным. Она повела его в спальню, куда они еще не входили вместе, и закрыла за ними дверь.

На этот раз Ефросинья не сопротивлялась, когда Иван Васильевич велел ей снять топ и встать на колени. Она знала, что хочет этого, хотела чувствовать его член у себя во рту, его руки на ее голове, направляющие ее рот на его член. Она хотела услышать сексуально унизительные слова, которые он собирался сказать ей и о ней. Ефросинья закрыла глаза, ожидая, что его член прикоснется к ее лицу, его запах наполнит ее чувства.

«Такая хорошая девочка... Так что готов для меня. Так что готова вести себя как шлюха! ».

Ее сердце бешено колотилось, когда она взяла его член в рот, глубоко всасывая, чувствуя, как он твердеет на ее языке. Ефросинья стонала, наслаждаясь его вкусом, ощущением его члена, во рту. Ефросинья знала, что теперь она принадлежит Иване Васильевиче, что теперь она принадлежит ему вся. Пока она сосала и облизывала его член, она чувствовала, как его руки впиваются в ее волосы, направляя ее движения.

— Вот и все, детка... Возьми все... Возьми это глубже... Покажи, какая ты хорошая шлюха для меня.

Ефросинья чувствовала, как нарастает его освобождение, напряжение в его теле по мере того, как он приближается к тому чтобы наполнить её своим семенем. Она хотела, чтобы он кончил ей в рот, хотела проглотить каждую каплю спермы. И вот, наконец, Иван Васильевич это сделал. Она почувствовала, как горячая сперма наполняет ее рот, и жадно сглотнула, наслаждаясь её вкусом. Когда Иван Васильевич кончал, он внезапно вытащил свой член из ее рта, поглаживая его, позволяя струе за струей сперму выстреливать на ее щеки, в ее волосы, капая на ее грудь.

Она посмотрела на Ивана Васильевича, затаив дыхание, и ее тело дрожало от нужды. Он улыбнулся ей, его глаза потемнели от желания, его член все еще был твердым.

— Так вот, Ефросинья... Пришло время получить то, что тебе нужно все это время. Пора тебе почувствовать, каково это, когда тебя как следует трахают! ». Он помог ей подняться на ноги, ведя ее назад, пока Ефросинья не легла на кровать. Иван Васильевич прополз между ее ног, широко раздвинув их, взяв в каждую руку по лодыжке, и расположился над ней. Головка его члена дразнила ее отверстие любви, Ефросинья. почувствовала, как дрожь предвкушения пробежала по ней.

— Ты готова ко мне, милая? Ты готова почувствовать мой член внутри себя?

Иван Васильевич кивнула головой, ее сердце бешено колотилось Иван Васильевич улыбнулся: «Тогда вставь... Протяни руку и направь мой член в твою замужнюю любовную дырочку, Ефросинья!

Дрожащей от желания рукой Ефросинья протянула руку, взяла его член и направила к своему влагалищу. И без мягкости, без предварительных уговоров, без поддразниваний, одним быстрым движением член глубоко проник в ее влагалище. Ефросинья услышала собственный стон, и воздух вырвался из нее. Она услышала, как Иван Васильевич зарычал, почти звериным голосом. Она чувствовала себя растянутой, более наполненной, чем когда-либо за последние годы. И когда член Ивана Васильевича начал двигаться, она почувствовала чистое наслаждение.

Член Ивана Васильевича врезался в её влагалище, его тело двигалось в ритме, который, казалось, эхом отдавался в самом ее сердце. был грубым, требовательным, принимал ее с жестокой грацией, от которой у нее перехватывало дыхание.

— Ты такая мокрая для меня, Ефросинья, — простонал он, шлепая бедрами, по ее бедрам. Ты так готова к моему члену, не так ли? Он сильно шлепнул ее по заднице, и она выгнула спину, застонав. Член проталкивался глубже и сильнее, прижимая ее к кровати до тех пор, пока у нее не заболела спина.

— Скажи мне, что ты хочешь этого, — прорычал Иван Васильевич, его горячее дыхание коснулось ее шеи.

— Скажи мне, что тебе нужен мой член внутри тебя.

ахнула, ее тело дрожало, от возбуждения, пока Иван Васильевич продолжал трахать ее.

— Я хочу твой член, — прошептала Ефросинья. «Ты нужен мне внутри меня! ».

Иван Васильевич одобрительно зарычал, врезаясь в нее снова и снова. Его руки были грубыми, когда он схватил ее за бедра, направляя ее тело навстречу его толчкам своего большого члена. «Сексуальная шлюха... Возьми все... Бери то, что тебе нужно... Возьми этот член, шлюха.

Ефросинья почувствовала, что начинает терять контроль, ее тело сжимается вокруг него, ее дыхание становится прерывистым.

— Я заставлю тебя прийти... Я заставлю тебя кричать обо мне, — пообещал Иван Васильевич, сильнее прижимаясь бедрами к ней.

Его слова, его прикосновения, его жестокое владение ее телом... Это было уже слишком. Ефросинья чувствовала, как ее оргазм нарастает, поднимаясь внутри нее, как волна, угрожая утопить ее в удовольствии.

— А.... а!, Боже... Я... Я собираюсь... — простонала Ефросинья, выгибая спину от кровати. И вот, наконец, она кончила, ее тело содрогнулось от освобождения, когда Иван Васильевич продолжал долбить ее. Он стонал, чувствуя, как стенки влагалища плотно сжимаются вокруг его члена, и последним, мощным толчком вошел в него ее, глубоко зарывшись в нём.

Его вес прижал Ефросинья к матрасу, его тело дрожало, от силы оргазма. Ефросинья почувствовала, как его горячая сперма разливается глубоко внутри нее, наполняя ее так, как не было уже заполнено спермой много лет. Иван Васильевич удовлетворенно зарычал, его бедра лениво двигались, когда он медленно вытаскивал свой член, из её влагалища, оставляя ее тело болезненным и загруженным его спермой.

— Вот как трахать надо большую девочку. Ты моя, Ефросинья, — прохрипел Иван Васильевич, рухнув рядом с ней на кровати.

— Ты всегда будешь моей Ефросинья и моего сына Евгения....

— Я русский, русский, я летчик, меня немцы сбили.

Теперь Капитан Алексей Иванович Ведерников не осторожничал лежа у своего сбитого в неравном бою истребителя. Он убедился, что за кустами — свои, русские, советские. Они не верят ему, что же, война учит осторожности. Впервые за весь свой путь ползком от сбитого самолета он почувствовал, что совершенно ослаб, что не может уже больше шевелить ни ногой, ни рукой, ни двигаться, ни защищаться. Слезы текли по черным впадинам его щек.

— Гляди, плачет! — раздалось за кустами. — Эй, ты, чего плачешь?

— Да русский, русский я, свой, летчик...

— А с какого аэродрома прилетел?

— Да вы-то кто будете?

— А тебе что? Ты отвечай!

— С самого Ленинграда! Помогите же мне, выходите! Какого черта...

В кустах зашептались оживленнее. Теперь Алексей отчетливо услышал фразы:

— Ишь говорит — с самого Ленинграда... Может, верно... И плачет... Эй ты, летчик, брось свой пистолет! — крикнули ему. — Брось, говорю, а то не выйдем, убежим!

Алексей откинул в сторону свой "ТТ". Кусты раздвинулись, и два мальчугана, настороженные, как любопытные синички, готовые каждую минуту сорваться и дать стрекача, осторожно, держась за руки, стали подходить к нему, причем старший, худенький, голубоглазый, с русыми пеньковыми волосами, держал в руке наготове топор, решив, должно быть, применить его при случае. За ним, прячась за его спину и выглядывая, из-за нее полными неукротимого любопытства глазами, шла женщина лет тридцати, с пятнистым от веснушек лицом, шла и шептала:

— Плачет. И верно, плачет. А тощий-то, тощий-то!

Мальчишка, подойдя к Алексею, все еще держа наготове топор, огромным отцовским валенком отбросил подальше лежащий на снегу пистолет "ТТ".

— Говоришь, летчик? А документ есть? Покажи...

— Кто тут? Наши? Немцы? — шепотом, невольно улыбаясь, спросил Алексей.

— А я знаю? Мне не доклада ют. Лес тут, глухомань кругом непроходимые болота — дипломатично ответил женщина.

Пришлось лезть в гимнастерку, за служебным удостоверением. Красная командирская книжка со звездой произвела на мальчика и женщину волшебное впечатление. Улыбка появилась на их лицах, утерянная в дни оккупации, вернулось к ним разом оттого, что перед ними оказался свой, родной, летчик Красной Армии.

— Свои, свои, третий день к своим пробираюсь!

— Дяденька, ты почему такой тощий-то спросил мальчишка?

— Их тут наши так тряханули, так чесанули, так бабахнули! Бои тут были, страсть! Набито их ужасть, ну ужасть сколько!

— А удирали немчура, кто на чем... Двое раненых немцев идут, за лошадиный хвост держатся, а третий на лошади верхом, как фон-барон… Где же тебя, дяденька, сбили-то?

Посовещавшись, мальчишка и по всей видимости его мама начали действовать. До их жилья было, от вырубки в непроходимом лесу, по их словам, километров пять. Алексей, совсем ослабевший, не мог даже повернуться, чтобы удобнее лечь на спину. Санки, с которыми мама с сыном пришли, за нарубленными дровами на «немецкую вырубку», были слишком малы, да и не под силу было мальчишке и его матери тащить, без дороги, по снежной целине, в непроходимом лесу, раненного лётчика. Женщина, которою звали Ефросиньей, сказала сыну Федьке бежать во весь дух в деревню и звать народ, а сама осталась возле Алексея караулить его, как она пояснила, от немцев, втайне же не доверяя ему и думая: «А ляд его знает, немцы хитрецы — и помирающим прикинется, и документик достанет... » А впрочем, понемногу опасения эти рассеялись, глядя на раненного лётчика.

Алексей дремал с полузакрытыми глазами на мягкой, пушистой хвое. Он слушал и не слушал рассказ Ефросиньи. Сквозь спокойную дрему, сразу вдруг сковавшую его тело, долетали, до сознания только отдельные несвязные слова. Не вникая в их смысл, Алексей сквозь сон наслаждался звуками родной речи. Только потом узнал он историю злоключений жителей маленькой деревеньки в дремучих лесах Новгородской области.

Немцы пришли в эти лесные края, еще в октябре, когда желтый лист пламенел на березах, у Ефросиньи мужа убили, ещё в Финскую войну в 1939 году. С тех пор и жила с семнадцатилетним сыном Федором одна в большом доме.

Жизнь есть жизнь, даже на войне. Молодая кровь молодой вдовы, щедро приправленная адреналином, бурлит - причем не только весной. Эмоции бьют через край, мысль о том, что живешь, может быть, последний день, требует компенсации - безумия, фейерверка страсти, взрыва чувственности. Постоянная опасность обостряет ощущения. И секса, да что там секса! Любви, нежности хочется не меньше, чем когда был, ещё жив погибший муж.

С завистью Ефросинья смотрела на Алексея счастливыми глазами, как её повезло в её вдовьей жизни, возможно закрутить роман с раненным летчиком.

Уже несколько лет, без секса, для здоровой молодой Ефросиньи были невыносимы. Сексуальных контактов не было вообще, даже с немцами. Не столько, из-за страха, перед "Своими, что узнают, что занималась сексом с немцами!", сколько, из-за перспективы заразиться, чем-нибудь специфическим, от немчуры. Поэтому "Берегла себя" только для своих.

Через некоторое время вернулся сын Федя с соседкой Алефтиной. Короче, домой мы дотащили санки с раненным летчиком, уже было темно. Устали очень...

Как уже ранее дорогой читатель я написал что тридцатилетняя Ефросинья уже много лет не имела секса. Ее муж, который погиб в Финскую войну в 1939 году. По прошествию лет Ефросинья, возможно, немного прибавила в весе после потери мужа, но она все равно привлекает внимание, как женщина, куда бы ни пошла и ей стоило больших усилий чтобы её не снасильничали немцы, во время оккупации деревни. У нее есть семилетний сын Федор, когда они втроём вместе с соседкой Алефтиной притащили в дом раненного летчика Алексея, которого она через неделю поставила на ноги.

На днях она услышала, как соседка Алефтина сказала ее сыну Федьке: «Боже мой! Твоя мамка, такая красивая! ». Ефросинья не могла поверить своим ушам. Она совсем не считала себя привлекательной, тем более что у нее не было секса уже много лет. Мгновенно Ефросинья почувствовала покалывание в своей киске, когда бросилась в свою комнату. Оказавшись внутри, она заперла дверь и легла на кровать. Она так сильно хотела поиграть со своей киской и кончить, помня, что она не одна в доме, она не хотела, чтобы ее поймали, поэтому она просто расслабилась. Что же, прошла еще неделя, но теперь каждый раз, когда приходила соседка Алефтина, у нее начинали появляться нечистые мысли, ведь она не просто так ходит к ней! А ходит наверняка, чтобы соблазнить Алексея...

И это не помогало ей похоже, когда она замечала будучи одни в доме с Алексеем его оттянутую промежность в штанах. Боже мой, она думала, что эта выпуклость на брюках Алексея выглядит даже больше, чем у её покойного мужа была. В то время как у ее покойного мужа был немаленький член, этот у Алексея выглядел больше и намного толще. Ефросинья не хотела ничего, кроме как чтобы ее трахнул этот член. Ничего не происходило, кроме ее мыслей, от которых с её влагалище капали собственные соки в трусы вдовы.

Наступила пятница, и ее сын Федор и его друзья отправились гулять. Как обычно Ефросинья делала домашние дела, она ждала, пока сын вернется домой с гулянки.

Позже она услышала, как Алексей вошел в дом. Она сразу заметила, что Алексей пьян и едва может ходить. Она обняла его и проводила в его комнату. Она поняла, что Алексей был тяжелее и более развит в мышечном отношении, чем её погибший муж. Как только она уложила его на кровать, Алексей, будучи пьяным, начал раздеваться прямо перед Ефросиньей, не подозревая о ее присутствии. Ефросинья чуть не упала в обморок, когда штаны вместе с кальсонами Алексея рухнули на пол, не оставив места для воображения.

Ефросинья, увидев член Алексея, взрослого мужчины. Она не могла поверить, что у Алексея все это время был спрятан в кальсонах большой член. Ефросинья, потеряв всякий стыд, помогла снять Алексею оставшуюся одежду. Ефросинья сняла одежду, расстегнув тряпочный бюстгальтер, обнажив массивную грудь, а затем стянула мокрые штапельные трусы. Затем она взяла в руки массивный член Алексея. Она почувствовала его вес и обеими руками контролировала его длину. Он должен был быть сантиметров в двадцать в длину.

Она легла рядом с обнаженным Алексеем и жадно поглотила член в свой рот. Алексей начал стонать, когда Ефросинья сосала его член. Ефросинья начала теребить пальцами своё покрытое волосами влагалище, глубоко заглатывая самый большой толстый член, который у нее когда-либо был в жизни. Слышать, как Алексей хрюкает, стонет, когда он впихивает еще больше своего члена в ее горло, было чистым экстазом, для ее ушей и киски.

Алексей, медленно очнувшись от оцепенения, заметил, как его горячая и возбужденная Ефросинья жадно сосет его член. Затем Алексей крепко схватил голову Ефросиньи и засунул свой большой член глубоко ей в рот, сказав: «Черт возьми, Ефросинья, это так хорошо! ». Ефросинья, поняв, что Алексей не спит, сразу же почувствовала себя смущенной, но его слова вдохновили ее попытаться взять его больше. Ефросинья начала громко давиться, когда член Алексея достиг глубины, к которой ни один мужчина никогда не приближался. Слюна лилась изо рта поверх ее больших грудей.

Ефросинья тремя пальцами лихорадочно трахала своё влагалище. Она больше не могла ждать, ей нужно было наконец трахнуться, через стольких лет, без секса. Ефросинья вытащила массивный член Алексея, из своего горла и рта, так как теперь она видела, как он пульсирует и повсюду капает спермой. Затем она легла на кровать, широко расставив ноги, ожидая, когда её проткнёт массивный член Алексея.

Алексей забрался на Ефросинью, глядя на ее огромные сиськи и волосатую киску, которая, как он видел, изливала её соки. Он никогда раньше не чувствовал себя таким возбужденным, глядя на свою сексуальную непослушную спасительницу. Затем Алексей взял свой огромный член и толкнул его у входа во влагалище. Ефросинья думала, что этот громадный член лётчика, ни за что не поместится, но затем Алексей просто насильно изнасиловал ее, засунув свой огромный член глубоко в ее мокрую киску.

Ефросинья начала хныкать и стонать, как шлюха, когда ее киска поглотила член Алексея. Он начал трахать Ефросинью все сильнее и глубже с каждым толчком, пока грудь Ефросиньи подпрыгивала вверх и вниз. Его яйца, полные спермы, выглядели как два больших апельсина, когда они шлепались, по заднице Ефросиньи. Она громко плачет, прося Алексея трахнуть ее сильнее. Ефросиньи казалось, что член Алексея находится так глубоко в ее животе с каждым движением тела лётчика.

Когда Ефросинья начала громко дышать, как сука в течке, она посмотрела на дверь комнаты и увидела сына, стоящего в двери, со своим твердым членом в руке. Ефросинья, увидев, как твердый член, заставила её перепрыгнуть через край, когда ее киска сжалась вокруг члена Алексея, когда она испытывала оргазм по всему нему. Ефросинья после того, как кончила так сильно, затем почувствовала, как ее сын напрягся, его член набух внутри его рук, и белая порция спермы закапала на пол. Она вынула все еще твердый член Алексея, когда из него все еще вытекала сперма, и всосала остальное в рот. Она не пропустила ни капли и вылизала его начисто. Она оглянулась на дверь, её сын исчез, но на полу была небольшая лужица спермы.

Увы счастливые дни с Алексеем были не долгими. Ефросинья, забеременела, от Алексея. Перед уходом в свою воинскую часть Алексей сказал Ефросиньи, что желает ей благополучной беременности, и если ей нужно больше секса, поскольку она так возбуждена, сын Федор поможет ей впоследствии. У нее родилась прекрасная маленькая дочь, которая, как она надеялась, должна была стать похожей на свою маму. Алексея, через некоторое время, заменил её сын Федор и по сей день мы вместе. Алексей помогал нам всем, чем только мог. В мае 1945 года, он погиб в воздушном бою, под Берлином...

Не тут-то было. Можете себе представить, она — чик! — и погасила свет. И я услышал, как опять завыли пружины над моей головой, а кругом кромешная тьма, и Ефросинья Петровна лежит в своей постели и не знает, что я тоже здесь, под кроватью. Я понял, что попал в скверную историю, что теперь я в заточении, в ловушке.Сколько я буду тут лежать? Счастье, если час или два! А если до утра? А как утром вылезать? А если я не приду домой, папа и мама обязательно сообщат в милицию. А милиция придет с собакой-ищейкой. По кличке Мухтар. А если в нашей милиции никаких собак нету? И если милиция меня не найдет? А если Ефросинья Петровна проспит до самого утра, а утром пойдет в свой любимый сквер сидеть целый день и снова запрет меня, уходя? Тогда как? Я, конечно, поем немножко из ее буфета, и, когда она придет, придется мне лезть под кровать, потому что я съел ее продукты и она отдаст меня под суд! И чтобы избежать позора, я буду жить под кроватью целую вечность? Ведь это самый настоящий кошмар! Конечно, тут есть тот плюс, что я всю школу просижу под кроватью, но как быть с аттестатом, вот в чем вопрос. С аттестатом зрелости! Я под кроватью за двадцать лет не то что созрею, я там вполне перезрею.Тут я не выдержал и со злости как трахнул кулаком по корыту, на котором лежала моя голова! Раздался ужасный грохот! И в этой страшной тишине при погашенном свете и в таком моем жутком положении мне этот стук показался раз в двадцать сильнее. Он просто оглушил меня.И у меня сердце замерло от испуга. А Ефросинья Петровна надо мной, видно, проснулась от этого грохота. Она, наверное, давно спала мирным сном, а тут пожалуйте — тах-тах из-под кровати! Она полежала маленько, отдышалась и вдруг спросила темноту слабым и испуганным голосом:— Ка-ра-ул?!Я хотел ей ответить: «Что вы, Ефросинья Петровна, какое там „караул“? Спите дальше, это я, Дениска!» Я все это хотел ей ответить, но вдруг вместо ответа как чихну во всю ивановскую, да еще с хвостиком:— Апчхи! Чхи! Чхи! Чхи!..Там, наверное, пыль поднялась под кроватью ото всей этой возни, но Ефросинья Петровна после моего чиханья убедилась, что под кроватью происходит что-то неладное, здорово перепугалась и закричала уже не с вопросом, а совершенно утвердительно:— Караул!И я, непонятно почему, вдруг опять чихнул изо всех сил, с каким-то даже подвыванием чихнул, вот так:— Апчхи-уу!Ефросинья Петровна как услышала этот вой, так закричала еще тише и слабей:— Грабят!..И видно, сама подумала, что если грабят, так это ерунда, не страшно. А вот если… И тут она довольно громко завопила:— Режут!Вот какое вранье! Кто ее режет? И за что? И чем? Разве можно по ночам кричать неправду? Поэтому я решил, что пора кончать это дело, и

Красное, чуть поддернутое облаками утро оживало над деревней. Свеж и прохладен прозрачный по хрустальному воздух. Лишь в овражке за скотофермой оседал кисельный туман, скрывая сочное травяное разнообразие. По дворам раздавались петушиные крики и недовольно вторили коровы на ферме, ожидая ленивого пастуха. Прогремели ведрами девки, поспешая на утреннюю дойку. Довольно долго слышался смешливый их говорок. Над печными трубами мерцал дымно воздух и на деревенской окраине постукивал колодезный журавель.

В овражке, разметавшись на буйной зелени, лежала девка Ефросинья в распахнутом сарафане. Красивая она, загорелая. Постанывая тихонько, сладко сокращалась, шептала что-то в любовной горячке. Темная, словно заскорузлая кора дуба, закрывала Ефросинью спина тракториста Егора. Канаты мышц вздувались пугающе на его теле с каждым движеньем, отдаваясь богатырским вздохом. Подаваясь навстречу, поглаживала Ефросинья спину тракториста своей смуглой ручкой; сжимала второй у основанья Егоров блудень. Кружили головы сочные ароматы смятых трав и цветов. Овражный утренний сумрак укрывал молодых, слившихся в сладострастном безумии и не чувствуя поэтому обычного рассветного холодка. Жадно ласкал ладонями Егор обнаженную грудь зазнобы, налитую молодой упругостью. Все быстрее проникал он в девичье лоно, будто стараясь пронзить насквозь. Огненное, яркое накатывало ощущение, поглощая Ефросинью. Стиснув пальцами могучую спину хахаля, окунулась она в страстное забытье. Вскрикнула от наслажденья, забилась в горячей судороге. Тут и Егор ощутил близость завершения и вызволил себя из девичьего сладкого плена. Навис над Ефросиньей, поддался вперед. Девушка обласкивала его руками, ждала нетерпеливо окончания, приоткрыв алые губки. Потемнев лицом и напрягшись, бурно излил Егор семя.   По жемчужному крупные, горячо падали капли на грудь и лицо Ефросиньи. Усердно массируя Егоркин кол тонкими своими пальчиками, подбирала девушка языком теплые, мутноватые лужицы, что растекались возле ее губ. Дрогнув в последний раз, отвалился Егор и затих рядом, успокаиваясь. Ефросинья ласково глядела на тракториста, оправляясь и растирая на груди любовные следы. Застегнула сарафан, влажно прилипший все же на груди. Посветлело и туманные последние клочья исчезли, спугнутые солнцем. Жарко припала девушка к Егору, приложилась к его груди липкими и теплыми еще от любви губами. Провела томно по загорелой крепкой шее озорным своим языком и прошептала: «После заката приходи на сеновал». Егор оглаживал Ефросинью, балуя мозолистыми пальцами под сарафаном, отвечал: «Непременно буду». Скоро уж молодые встали, оправились и разошлись, поцеловавшись на прощанье.    

Ефросинья осторожно пробиралась к своей избе, по возможности избегая сельских кумушек, острых весьма на язык и охочих до сплетен. Шмыгнула в калитку и застыла в сенях, прислушиваясь. В избе тихо, только слышен едва стук часов. «Верно, мать уже ушла, а Федор спит еще, собака ленивая» – размыслила Ефросинья. И, отворив дверь, прошла внутрь тихонько. От печи, уже беспламенной, шел еще теплый дух. Увидала посуду на столе. «Спешила, матушка, вероятно, посуду не сподобилась убрать» – отметила девушка. Стала собирать нехитрую утварь. Заскрипели протяжно старые половицы под ногами Ефросиньи. За дверью в зале раздался шорох, и сиплый басок ругнулся спросонья. То проснулся отчим Федор: в меру пьющий жесткий мужик лет сорока, наловчившийся охальничать тайком от супруги. Даром, что участковый.    

– Фроська, ты что ли? – послышался голос Федора и затем нарисовался сам он, заспанный. Встал на пороге, разглядывая статную фигурку падчерицы сальными своими глазами. Придирчиво отметил травяные следы на сарафане и несколько капель застывших-таки на загорелом девичьем личике.

– Где ж тебя, курва, черти носят? Пришлось перед матушкой твоей отмазывать спозаранку, – дескать, попросила Фроську подруга на скотоферме сменить, – несколько сердито, но все ж с хитрецой говорил Федор.

– Опять с хахалем болталась? Ну, дело молодое, горячее, известно. Но и мне ж неохота шкуру свою болезную подставлять. А никак матушка прознает, что шляешься ты, где попало, а вовсе и не на ферме пашешь? – лукаво уже обратился он, придвигаясь ближе.  

– Так я в долгу не останусь, дядя Федор, – опустив глаза, скромно отвечала Ефросинья, хоть и осерчала малость. Но виду не подала. Федор почесался и словно бы недоверчиво хмыкнул:

– Да неужто?  

Ефросинья кивнула в ответ и глянула на отчима, одетого лишь в шорты.

– Ну, добро, уважь тогда, – протянул довольно тот, спуская свою одежду. Выпростал мужскую красу. Девушка покорно опустилась на колени. Пробежала осторожно, словно нехотя, пальцами по воспрянувшему Федорову  достоинству. Не убирая руки, провела бархатным, умелым своим языком по красной маковке, увлажнив ее всю. Федор поглаживал настойчиво голову падчерицы, как бы требуя заглотать поглубже. Охаживая вдоль по стволу, не торопилась она заглубить, точно поддразнивая. Наконец обхватила губами и задвигала ритмично головой, забирая горячую, тугую плоть внутрь до самого корня. Федор щурился, тихо приговаривая:

– Отжарить бы тебя как следует, да ведь не ровен час – затяжелеешь, а от спуска в рот еще ни одна не залетала…

Ефросинья не выпуская головку из губ, подначивала рукой. Массировала иногда пальцами возле вершины. Приятное расслабляющее тепло исходило от печи, и щурился довольный отчим. Ощутив, как напрягся орган, и задеревенела его вершина, Ефросинья хотела, было, отстраниться. Федор алчно притянул ее голову, не позволяя выпустить хозяйство свое наружу. Смирившись, девушка ослабила хватку губ и заспешила рукой. Волна прошлась по жилистому корню и теплым прибоем выплеснулась, разлилась во рту Ефросиньи. А потом еще и еще. Наконец улегся шквал, успокоившись терпким озерцом вокруг девичьего языка. Девушка проглотила без особого энтузиазма. Слизнула последнюю капельку с окаянного органа и поднялась угрюмая.

– Совсем хорошо, дочка, умеешь порадовать старика, – слегка язвительно балагурил отчим, рассевшись на стуле. «Зарезал бы уже тебя, тварь такую, кто-нибудь. Достал ты уже, ирод... » – думала невесело Ефросинья, утирая губы.

Вот и время обеда пришло. Мужики из механизированной колонны собирались в столовой. Изредка кто-нибудь шутил матерно, незлобно. Накатили по ста грамм для аппетита. Загромыхали ложки и вилки, аккомпанируя нехитрым разговорам. После обеда затолпились все у крыльца. Постреливали друг у дружки папироски, рассказывали всяческие байки и сплетни.

– Ты вот, парень новый, недавно приехал, – обратился вдруг к Егору комбайнер Василий, весь кряжистый, суровый на вид.

– Так что с того? Не угодил чем? – насупился в ответ Егор.

– Да не про то я! А про то, что не надобно тебе с Фроськой то тереться. Дурная девка, гулящая, хоть тебе и невдомек. Никого всерьез не принимает. Только одно и надо. Ей наш брат – тьфу! – со злостью вдруг сказал Василий.

– Брешешь ведь, собака! – потемнел лицом Егор. Потер свой немаленький кулачище, точно угрожая.

– Васька дело тебе говорит! Слушай да не обижайся и его не обижай! – встрял пожилой Макар.

– Да завидки вас берут, вот и вся история, девка то больно хороша! – не сдавался Егор.

– Хороша! Спору нет, только нутро у нее гнилое, змеиное! А так, всем хороша – и в рот, и в задницу.

– Отчим ее, идол, сказывал недалече по пьяной лавочке, как падчерица его обихаживает, – поддержал Макар с горячностью.

– Она и мне мозги полоскала в свое время, да вот не повелся, слава богу. А иные попадали, – закончил Василий жесткую свою речь.  

Установилась тишина. Какая-то недобрая, тягостная. Егор молчал, глядел себе под ноги. Тоскливо и муторно стало у него на душе, хоть и не вполне еще он поверил мужикам. Вспомнил Фроську, какая она добрая да ласковая, и тут же омрачалось воспоминание это сиюминутным разговором.

– А как докажете, что понапрасну не говорите? А? – испытующе глянул Егор на товарищей. Усмехнулся, словно удивленный непонятливостью парня, дед Макар. Неожиданным сочувственным пониманием полыхнул на миг взгляд Василия. Но снова стал холоден и резок.

– Доверяй, но проверяй, – так что ли? Ну ладно, будет и проверка, если совсем ты уж фома неверующий. Звала она тебя сегодня после зорьки, али нет? На сеновал-то?

– Было дело, – несколько смущенный ответил Егор. Василий усмехнулся понимающе и предложил следующее: Егор пойдет на свидание, да затаится рядом, не показывая присутствия своего. А Василий прибудет вместо него и скажет, что так мол и так – не смог Егор – в ночную смену отправили. А там и посмотрим, как дела повернутся.

– Ну что ответишь? – Василий посмотрел цепко на Егора.

– Будь по-твоему, Вася, проверим, – Егор ответил с потяжелевшим сердцем. На том и порешили.

Дотлевал теплый, напоенный душистыми полевыми ароматами вечер. Солнце потускнело у горизонта, да и закатилось неторопливо. Появились первые, неяркие еще звезды. Старый сеновал за деревней выглядел мертво. Через прохудившуюся крышу глядело местами небо. Егор был уже тут: затихарился возле стены – там, где бурьян случился особо густой. Повозившись немного, чтоб видеть подступы к строению и внутренности его, Егор затих. Мрачно ныла его душа, тревожно и мерзко становилось парню. «А как же быть, ежели то правдой окажется? » – терзала черная мысль. И весь стыл Егор от таких раздумий. Часто-часто колотилось сердце. Чтобы отвлечься, бездумно-пристальным взглядом наблюдал он за дорогой. Послышались тихие девичьи шаги. Показалась Ефросинья в прозрачно-легком и коротком сарафане. У парня сердце чуть не остановилось, – так ему стало горько и плохо вдруг. Захотелось выскочить внезапно, обнять Фроську, целовать ее горячо. Покаяться перед ней, мол, вот какой был дурак, повелся. А она понимает все и ласковой своей улыбкой утешает, прижимает к себе. И так сильно нахлынуло! Едва справился Егор с собой. Остался на месте, а сердце точно ледяной кровью умылось. Что-то будет, не иначе.

Ефросинья прошла вглубь помещения и прилегла на сено, – вытянулась заманчиво. Улыбка поигрывала на ее лице. Вот она прикрыла глаза и провела рукой по груди, по животу. Подобрала подол сарафана, до бедер обнажив стройные длинные ноги. Егор смотрел не дыша, и против воли почувствовал влечение. Под сарафаном угадывались белые тонкие трусики. А на груди и не было ничего. Ефросинья неспешно поглаживала внизу живота, словно распаляя себя перед любовью. Опять послышались шаги. Точно – Василий явился, да не один, а с напарником своим, Гришкой. Егор недобро посмотрел на гостей: «Что ж варнак этот задумал? »

Девушка оставила свое занятие и поглядела на пришельцев. Василий мусолил папиросу, а за его спиной молча маячил Гришка.  

– Здравствуй Ефросинья, – проговорил Василий, – Егорка придти не сможет, в ночную его запрягли, так-то.

– Вот как? Жалость-то какая! Что ж теперь делать?   – протянула девушка немного обиженно. Ожидавшая бурной ночи, успела уж разогреться и размечтаться, а тут!

– Может, мы на что сгодимся? – намекнул прямо Василий. Ефросинья поглядела на них. Жарко ей было уже от желания, да и парни статные и хороши собой.

– Может, что и выйдет, – девушка улыбнулась, словно приглашая. Егор не понял даже сначала, думал – ослышался. Сердце неистовствовало в груди, и жарко прилила к голове кровь. Почти безумно смотрел он, как подошел к девушке Василий и запустил ей ладони под сарафан.

А та не сопротивлялась. Позволила снять с себя трусики и сама расстегнула ему штаны. Василий был уже возбужденный. Ефросинья заняла его причиндалом свой рот. Тут и Гришка подоспел. Девушка и ему уделила внимание с удовольствием. А Василий заставил встать ее на четвереньки и вошел сзади. Обхватил руками и поглаживал ей спину и грудь. Ефросинья постанывала глухо, невнятно. Ублажала Гришку, пристроившегося возле ее лица. Видно было, что по душе ей такие забавы. Василий вдруг задвигался чаще и неожиданно беззвучно, но яростно закончил. Девушка застонала громче, однако Гришку не оставила.

Егор уже не мог смотреть. И не темнота тому причиной. Пусто стало на душе и мертво, как на погосте. Правду говорил Васька: Фроська  –  шалава. Поначалу хотел, было, Егор отметелить Ваську с Гришкой, да отошел немного вспомнив уговор. Васька-то ему, дураку, получается глаза открыл. Вздохнул-всхлипнул Егор и пошел назад в деревню сам не свой.  

Времени прошло вовсе даже немного. День всего. Ефросинья робко пришла к Егору. Может и догадалась, что к чему. Но тот глянул бездушно, нечеловечески как-то, и сказал, чтоб выметалась к дьяволу. Кто бы мог помыслить, что девка эта бесчестная к сердцу примет? Ан, нет!

Совсем с лица спала, запила вдруг даже. Уж этого греха за ней никогда не водилось.

Мать ее все узнала в итоге и про Федора, какой он ласковый с падчерицей был, и про дочернее поведение. Выгнала обоих в ярости. Потом, правда, дочь назад пустила.

Взял Егор расчет. Объяснился с начальником. Тот и посочувствовал парню. Собрал тогда Егор нехитрые свои пожитки и уехал прочь из деревни. Никто и не знает, где он, да как.

А Ефросинья совсем за****овала да спилась. Да только не стало в ней жизни, что ли. Года через два совсем стала не похожа на себя бывшую - молодую, красивую, озорную. Потускнела, постарела как-то. Но давала всем даже с большей охотой – главное, чтоб налили. Но поговаривают, – вспоминает она Егора временами, иногда будто всплакнет даже. Видать любила его все-таки, шалава.

ОГЛАВЛЕНИЕ1. ОСТРОВ ОКОНЧАТЕЛЬНЫХ ИВАНОВЫХ 2. БАШКАРМАК ПЕЧАЛЬНОГО ОБРАЗА 3. ТЮП ЗЕМЛИ4. ДЕРЖАВЮ. ОТКЕДА И КУДЫ5. ЛИР. КОРОЛЬ ЭРОГЕННОЙ ЗОНЫ 6. ANAHERRAT ЭПИГРАФ: «Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни черта не видно. Мы осушали реки и сдвигали горы, а теперь ясно, что горы надо вернуть обратно и реки – тоже». Сергей Довлатов. Глава1: НА КАЖДЫЙ ПОПКА ЕСТ СИКИТКА Глава 2: ПО ГРОБ ЖИЗНИ Глава 3: ХОРОШО ЛЕТИМГлава 4: ХОРОШО ЛЕЖИМ Глава 5: ПЫРСЯГА Глава 6: ANAHERRAT ОСТРОВ ОКОНЧАТЕЛЬНЫХ ИВАНОВЫХ - Уху просил перед смертью? – осведомился Авксентий Яковлевич. - Уху не просил. Попросил тюрю и кислую капусту с отварной медвежатиной, - доложила Ефросинья. - У него же зубов нет, - удивились собравшиеся. – Как ему с медвежатиной управиться? - Я так же подумала. Но раз человек в таком состоянии, лежачий, просит, разогрела в казане со вчерашнего. Жалко что ли? Там много еще оставалось. Молодая была медвежатина, - оправдывалась Ефросинья. – Пока у печи возилась, он руку протянул, вроде как по заднице хотел похлопать, но не дотянулся. Вот столечко, - уточнила Ефросинья. - Поикал, поикал и помер в своё удовольствие. - Достойно ушел, - выслушав Фросю, заметил Авксентий Яковлевич. И мельком окинул бабские нюхи у гроба, какую сам бы хотел похлопать перед кончиной. - Мир праху Иакова. Жалко, до девяноста не дотянул. - Жалко, испортил праздник, - вздохнула Ефросинья. - Готовились, - подала голос Катерина. - К юбилею хотели стенгазету выпустить. Стихи сочиняли: «Доярки, мля, нуждаются в подойниках. Россия, мля, нуждается в покойниках». - Но это мы так, - оправдывалась Ефросинья, - мы не вперед думали. Мы взад истории смотрели. Ну, ладно, что в зад, одобрили направление Ивановы. Загодя сработанный гроб установили в «Белом доме», после смерти других однофамильцев ставшем ничейным. В прежние времена был «Красный уголок» - теперь «белый», и уже не уголок, а Дом. Другой статус. Цвет поменяли согласно тренду, содержание осталось красное, согласно привычке побаиваться комиссаров, – старые колхозные награды, подшивки истлевающих газет, бестселлеры типа «Василий Теркин на том свете» поэта-земляка Твардовского. Покойника обрядили в парадный суконный костюм с орденом Красной звезды и фронтовыми медалями. На кладбище повезли в тачке, которая многие годы служила Якову Павловичу для сбора и доставки во двор печного топлива – сухостой, ветки, сучья, поленья. Яков Павлович хранил в голове фантомный недуг военного происхождения: у него постоянно мерзли руки. Он поддерживал в печи вечный огонь и грел пальцы, окуная ладони в пламя. Всё боялся, что дров не хватит. Прочие Ивановы втихаря подкладывали ему на лесных дорожках удобный для растопки сушняк. Дед радовался удачным находкам, как грибник на тихой охоте. Причина мозгового заскока была уважительная. В январской Висло-Одерской операции 1945 года восемнадцатилетний боец Иванов, выполняя приказ маршала Жукова, успешно прорвал

Женщина практическая и властная (домашнее прозвище ее было Маркиза), она не захотела поначалу признавать невестку. Как писал Пришвин про свою матушку в «Журавлиной родине», «она сама была из купцов, училась на медные деньги и в глубине души своей каждую деревенскую женщину считала хамкой гораздо больше и решительней, чем люди белой кости, дворяне». К тому же на примете у Марии Ивановны была какая-то учительница (о ней в Дневнике говорится очень глухо, мельком), на которой она хотела женить сына, но некоторое время спустя, если верить Ефросинье Павловне, Маркиза переменила мнение.«Когда мать Михаила Михайловича узнала, что ее сын женился на „простой бабе“, она, конечно, была очень недовольна. Приехала к нам посмотреть как и что. Мария Ивановна гордая была очень, сблизиться с ней было трудно. Но все же сказала сыну, а он мне передал:– Ты, Миша, держись этой женщины, не обижай ее, она дельная и добрая».[174]Он «держался» ее до середины тридцатых – дальше не сложилось.«Ефросинья Павловна вначале была для меня как бы женщина из рая до грехопадения: до того она была доверчива и роскошно одарена естественными богатствами. Я эту девственность ее души любил, как Руссо это же в людях любил, обобщая все человеческое в „природу“. Портиться она начала по мере того, как стала различать».[175]На беду свою она действительно была очень умной и незаурядной женщиной, что в несколько парадоксальной, розановской манере подтверждал и ее второй муж:«Ефросинья Павловна была настолько умна и необразованна, что вовсе и не касалась моего духовного мира».Ими было прожито вместе почти тридцать лет, Ефросинья Павловна родила Пришвину троих сыновей (один из них рано умер) и закончила свои воспоминания лаконично и хлестко:«Муж мой не простой человек – писатель, значит, я должна ему служить. И служила всю жизнь как могла».(Не могу не привести любопытную цитату из книги В. Н. Муромцевой-Буниной, касающуюся доли писательских жен: «За столом Марья Федоровна (Андреева, неофициальная жена А. М. Горького. – А. В.), сидевшая рядом с ним, не позволяла ему буквально ничего делать, даже чистила для него грушу, что мне не понравилось, и я дала себе слово, что у нас в доме ничего подобного не будет, тем более, что она делала это не просто, а показывая, что ему, великому писателю, нужно служить. Раз она спросила меня:– Сколько лет вы служите Ивану Алексеевичу?Меня это так удивило и даже рассердило, что я ничего не ответила».[176])Ефросинья Павловна сыграла в жизни Пришвина роль чрезвычайно важную: «Через деревенскую женщину я входил в природу, в народ, в русский родной язык, в слово».Он хорошо понимал ее преданность