Видеовстреча что это

Друга и через час видеть, что стали так близки! как это странно!»Нет, это вовсе не странно, Верочка. У этих людей, как Лопухов, есть магические слова, привлекающие к ним всякое огорченное, обижаемое существо. Это их невеста подсказывает им такие слова. А вот что в самом деле странно, Верочка, — только не нам с тобою, — что ты так спокойна. Ведь думают, что любовь — тревожное чувство. А ты заснешь так тихо, как ребенок, и не будут ни смущать, ни волновать тебя никакие сны, — разве приснятся веселые детские игры, фанты, горелки или, может быть, танцы, только тоже веселые, беззаботные. Это другим странно, а ты не знаешь, что это странно, а я знаю, что это не странно. Тревога в любви — не самая любовь, — тревога в ней что-нибудь не так, как следует быть, а сама она весела и беззаботна.«Как это странно, — думает Верочка: — ведь я сама все это передумала, перечувствовала, что он говорит и о бедных, и о женщинах, и о том, как надобно любить, — откуда я это взяла? Или это было в книгах, которые я читала? Нет, там не то: там все это или с сомнениями, или с такими оговорками, и все это как будто что-то необыкновенное, невероятное. Как будто мечты, которые хороши, да только не сбудутся! А мне казалось, что это просто, проще всего, что это самое обыкновенное, без чего нельзя быть, что это верно все так будет, что это вернее всего! А ведь я думала, что это самые лучшие книги. Ведь вот Жорж Занд — такая добрая, благонравная, — а у ней все это только мечты! Или наши — нет, у наших уж вовсе ничего этого нет. Или у Диккенса — у него это есть, только он как будто этого не надеется; только желает, потому что добрый, а сам знает, что этому нельзя быть. Как

Очень пугают, и кажется, что если я о чем-то фантазирую или мне что-то снится, то со мной что-то не в порядке. Но это мой личный опыт, я не встречала людей, у которых совсем нет сексуальных фантазий или нет совсем тревожных фантазий, или агрессивных временами фантазий, то есть это очень опять же нормально, когда наша психика пытается что-то воплотить. Как в случае с агрессивными или тревожными фантазиями, как будто наша психика пытается проиграть ситуацию до конца, чтобы успокоиться, чтобы понять, а, ничего не произошло, я кого-то убил, нормально. Это ничего не значит о том, что вы действительно хотите убить, это, скорее всего, что в вас сидит какая-то тревога, какой-то страх, какая-то злость на кого-то. Это опять же свидетельство каких-то чувств, но это не свидетельство того, что вы убийца, извращенец, ненормальный человек, это то, что у всех есть.То же самое касается сексуальных фантазий. Одна из частых женских сексуальных фантазий, например, это фантазия про изнасилование. Это не значит, что женщина хочет быть изнасилована, это, как правило, фантазия о некой, как сказать, отдаться во власть сильному мужчине, отпустить какую-то ответственность, контроль, это, как правило, фантазия про это. И фантазии и сны не следует трактовать буквально, следует опять же, как и чувства, их изучать, смотреть, что за этой фантазией, какая моя потребность скрывается за этой фантазией, что, опять же, может привести к гораздо более насыщенной и полноценной жизни.Что еще люди считают ненормальным? Ненормальными считают желания и вкусы. То есть, если я хочу этого или не хочу этого, это нормально или ненормально. Тут я вкратце скажу, что все нормально, любое желание, любое нежелание. Опять же это скорее вопрос к самому себе, почему мне этого хочется, почему мне этого не хочется, как я устроен.Вот все, что я сказала, чувства, фантазии, сны, желания, это все такие дорожки к самому себе. Мы можем все это объявлять ненормальным, стыдиться этого, захлопывать это, пытаться не жить этим и функционировать как какие-то нормальные внешние оболочки, роботы, а можем, действительно, как-то обращаться внутрь и смотреть как мы-то устроены, как наша внутренняя жизнь устроена, что нам важно, что не важно.Получается как будто бы, что все человеческое, всю внутреннюю жизнь как будто бы мы объявляем ненормальной часто, и очень боимся, что эта внутренняя жизнь наша будет оценена как какая-то неадекватная, неполноценная. Часто так получается потому, что нет опыта, даже с раннего детства нет опыта как-то делиться своей внутренней жизнью. Часто родители заботились о том, чтобы мы были накормлены, одеты, образованы, это очень важно, но как будто про нашу внутреннюю жизнь никто не умел говорить, и мы сами часто про это не умеем говорить. И тогда нам кажется, что это что-то либо неважное, либо стыдное, либо неполноценное. Но это не так. Это просто мы не умели и не умеем об этом говорить.Еще один важный момент хочу сказать, про поведение, желания и личность. Я уже сказала, что если мы о чем-то фантазируем, это не значит, что мы это сделаем. И фантазии могут быть самые противозаконные, это не делает нас преступником. А действия могут быть противозаконными, и это, да, может делать нас преступником. Вот все, что касается поведения,

Мне это понравилось, - сказала она. Она смотрела куда-то вдаль, когда говорила это, как будто была не рядом со мной, а снова на пляже. - Мне нравилось это чувство. Это было одно из самых волнующих чувств, которые я когда-либо испытывала. И это было... я не знаю точно, как это сказать... это было так приятно. Даже при том, что это было неправильно, я думаю, мне было так хорошо сидеть вот так, рядом с Дэном. — Как это понравилось папе? – спросил я. Мама ответила не сразу. — Это и забавно, и печально, - сказала она. - Он этого не сделал. Ему это не понравилось. Я переступила черту. Я имею в виду не только степень воздействия. Ему не понравилось, что я взяла все под свой контроль. Что это было мое решение раскрыться еще больше. Я не думаю, что до той минуты он осознавал, что дело было не только в нем. Что это было то, чем я действительно глубоко наслаждалась, и что я жаждала этого. Я думаю, это напугало его. Я думаю, когда он понял, что мой эксгибиционизм - это нечто большее. Чем просто то, что я делаю то, что он хочет. Ему стало страшно, и это перестало быть сексуальным. — Он притих после того, как увидел, как я это делаю. И вскоре мы покинули пляж. В машине я поняла, что что-то не так, и попыталась заговорить об этом, но он не захотел. — Мы никогда больше не делали ничего подобного. Это был конец его хвастовства мной. И мы никогда не говорили об