Секс с гусаром рассказ

Мужчиной, как ты сказала, что мне пора стать им, я же ведь уже... ну мне ты же уже дала, а что дальше? А она, нежно поцеловав меня, сказала хитренько, что только когда я поимею вторую женщину, понял? Тогда я стану мужчиной! Потом я понял коварную задумку Нины, а сейчас настроился на то, что может мне даст моя шикарная мамочка, вон как Нина на неё "наехала!" - Серёженька, поучи теперь свою мамулю и будь посмелее, ты уже почти взрослый, вон вымахал какой, а мамочка тоже женщина и скучает по мужской ласке. Видишь у нас мужья какие! Раз в год нас приласкают и всё! Так что, вперёд - труба зовёт! Помнишь эту поговорку? Будь гусаром и не бойся! А вон твоя мамуля идёт, так что поплавайте. И не забудь поцеловать мамочку свою! Да и приласкать её, мамочка у тебя классная! Я, взяв мамочку за руку, шагнул в чистую тёплую воду реки, а на самом деле - я шагнул в свою новую жизнь, в своё новое состояние, которое произошло со мной именно сегодня. А что будет ночью с нами?Вам понравился этот эротический рассказ? Поддержите автора, поставьте ему оценку!

И белыми молниями и поминутно оглушало чудовищными раскатами и ударами, с невероятным грохотом и сухим, шипящим треском разражавшимися над самой нашей головой. А потом бешено понесло уже настоящим ураганом, молнии засверкали по тучам, во всю высоту их, зубчатыми, до бела раскаленными змеями с каким-то свирепым трепетом и ужасом – и хлынул обломный ливень, с яростным гулом секший нас под удары уже беспрерывные, среди такого апокалипсического блеска и пламени, что адский мрак небес разверзался над нами, казалось, до самых предельных глубин своих, где мелькали какими-то сверхъестественными, довременными Гималаями медью блистающие горы облаков… На мне, лежавшем на холодных кирпичах и укрытом всеми веретьями и армяками, какие только могли дать мне мужики, нитки живой не осталось через пять минут. Да что мне был этот ад и потоп! Я был уже в полной власти своей новой любви…VIIIПушкин был для меня в ту пору подлинной частью моей жизни.Когда он вошел в меня? Я слышал о нем с младенчества, и имя его всегда упоминалось у нас с какой-то почти родственной фамильярностью, как имя человека вполне «нашего» по тому общему, особому кругу, к которому мы принадлежали вместе с ним. Да он и писал все только «наше», для нас и с нашими чувствами. Буря, что в его стихах мглой крыла небо, «вихри снежные крутя», была та самая, что бушевала в зимние вечера вокруг Каменского хутора. Мать иногда читала мне (певуче и мечтательно, на старомодный лад, с милой, томной улыбкой): «Вчера за чашей пуншевою с гусаром я сидел» – и я спрашивал: «С каким гусаром, мама? С покойным дяденькой?» Она читала: «Цветок засохший, безуханный, забытый в книге, вижу я» – и я видел этот цветок в ее собственном девичьем альбоме… Что же до моей юности, то вся она прошла с Пушкиным.Никак не отделим был от нее и Лермонтов:Немая степь синеет, и кольцомСеребряным Кавказ ее объемлет,Над морем он, нахмурясь, тихо

"И, бабушка…" Так действительно говорили старыебабы где-нибудь в Коломне, возвращаясь с базара. Новое светило новойнасмешливой поэзии. Новый Вольтер! Второй он не перечитывал. Он узнал свойразговор с Чаадаевым, искаженный, изувеченный, безбожно перетолкованный.Сомнений быть не могло. И ему стало скучно. Спасаться от докучливых визитов,жить в этом уединенном - между врагами и друзьями - царском поместье - ибыть преданным со стороны… мальчика, Василья Львовича племянника.Лицейского! Катерина Андреевна всех их избаловала. Она ведет себя - этостранно сказать о ней - моложе своих лет.И он почувствовал, что этих стихов не прочтет Катерине Андреевне. Онбоялся не того, что она не разделит его гнева - об этом не могло быть иречи, - он боялся того, что она испугается. Он уже заметил у нее такоевыражение - после этого его разговора с гусаром - ее слишком нежный, слишкомласковый взгляд. И она взяла тогда его руку в свои - и вдруг поцеловала. Да,она уже поцеловала раз его руку - когда он подписал первую корректуру«Истории государства Российского". Но почему же теперь?И он ничего не сказал ей.А Пушкина он просто позвал, увидев из окна, - это было в среду вечером- положил перед ним эти эпиграммы и наслаждался втайне его видом. Как онпобледнел! Вообще во всем этом было что-то детское, что его отчасти мирилосо всем этим происшествием. Он приволокнулся, воображая себя, видимо,гусаром, за Катериной Андреевной, написал ей эпистолу, спутал с какою-тошалостью, о которой нужно бы просто сказать в лицее его директору, - каквоспитываются в этом творении Сперанского юнцы! - спутал, выслушалзаслуженную отповедь, заплакал как ребенок - удивительно! Ручка дивана, чтоу окна, была словно омыта водою, - а потом захотел отомстить - и вот конец!Теперь он не плакал, теперь он побледнел, словно побелел, и ни слова несказал, как и тогда. Но Николай Михайлович уже без этой легкой иснисходительной усмешки, как в первый раз, а сухо и кратко сказал: больше небывать здесь, пока он не